Пророк

– Я в курсе, что Акермана истязал собственный отец, наслышана о его последних преступлениях. Тот случай с пожаром в больнице в Колорадо-Спрингс, когда Акерман бежал, наделал много шума.

На Маркуса, словно цунами, обрушилась волна воспоминаний.

Языки пламени лижут тело, пытаются проглотить. Кулак Акермана бьет его в грудь. Падение сквозь объятую огнем крышу. Вокруг гудит пламя, подбирается все ближе. Акерман вытаскивает его из ада…

В ту ночь Маркус стоял лицом к лицу с мрачными тайнами, черными демонами, бушующими в душе, прошел сквозь огненную стихию и выбрался из нее. Он остался жив, однако шрамы в душе так и не зарубцевались. Тогда умерли его мечты о нормальной жизни.

Маркус отбросил жуткие воспоминания и продолжил:

– Отцу Акермана, чокнутому психологу, хотелось понять образ мышления серийных убийц, и для этого он решил подвергнуть собственного сына разнообразным травмирующим испытаниям, взяв за образец известные науке детские психологические травмы самых отъявленных негодяев в мире.

– Да, помню, – кивнула Васкес. – Он держал сына в подвале, в маленькой клетушке, записывал свои эксперименты на пленку. Ребята из Бюро поведенческого анализа трясутся над пленками Акермана словно над священными текстами. Вы же слышали о теории заговора в деле Акермана?

– Нет, – сказал Маркус. – То есть?

Васкес придвинулась к нему, точно хотела поделиться свеженькой сплетней.

– Итак, отец Акермана записывал на пленку хронологию жизни сына, фиксировал эксперименты, снимал то, что сын делал по его приказу. Один из наших яйцеголовых изучил эти записи и обнаружил двухнедельный период, во время которого ничего не происходило. Никаких экспериментов. Ни одного видео с мальчиком.

– Я сам видел большинство этих записей, но внимания на дату и время не обращал. Может, Акерману‐старшему в тот период что‐то помешало?

– Не исключено, что вы правы, – пожала плечами Васкес. – Боюсь, наверняка мы не узнаем этого никогда.

Маркус хотел было продолжить расспросы, когда в холл вышла маленькая женщина‐азиатка в белом халате. Мысли об Акермане тут же ушли на второй план, и Маркус вскочил с дивана.

– Он жив?

– Жив, и его жизни ничто не угрожает, – кивнула доктор, – хотя о последствиях говорить пока сложно. Есть несколько переломов, но самые большие опасения вызывает серьезное повреждение позвоночника. – Женщина помялась. – Пока затрудняюсь сказать, будет ли он снова ходить.

На глаза Маркуса навернулись слезы, и он отвел взгляд, подумав о детях Аллена – Чарли и Эйми, о его жене Лорен. В их доме Маркуса принимали как родного. Аллен бросил полную риска жизнь и ушел в отставку. Ему повезло – за годы непрерывных погонь он ухитрился не получить ни одного ранения, и вот теперь, заработав наконец возможность посвятить себя любимым людям, он рисковал оказаться прикованным к инвалидной коляске. Подобная несправедливость могла просто‐напросто разрушить жизнь семьи.

Маркус даже не представлял, каково это – пройти через подобное испытание. Он и раньше не понимал, как Аллену и Лорен удается сохранять счастливую семью, учитывая службу мужа в спецподразделении. Два разных мира, которые невозможно совместить…

– Он в сознании. Состояние сейчас стабильное, – добавила врач. – Можете с ним немного поговорить, если хотите: буквально несколько минут, – потом пациенту нужно отдохнуть.

Маркус машинально кивнул, и доктор повела их по серо‐сине‐белому коридору. Все помещение пропиталось непривычным запахом антисептика, хотя его и старались заглушить легкими цветочными ароматами. Палата Аллена, выдержанная в разных оттенках голубого, оказалась совсем недалеко. Справа на стене висела раковина, у окна стоял диванчик и глубокое кресло. Аллен лежал в кровати в центре палаты; к нему со всех сторон тянулись провода и трубочки медицинского оборудования. Аппараты жужжали, гудели, попискивали.

Аллен среагировал на посетителей, скосив глаза. Маркус вздохнул и слегка пожал руку раненого.

– Ты напугал нас, Профессор… Стареешь, теряешь форму. Пять лет назад в этой кровати очутился бы Акерман, а не ты.

По губам Аллена пробежала тень улыбки. Он выглядел совсем слабым. Говорить Профессор мог только шепотом, и напарникам пришлось к нему наклониться.

– «Из всех чудес всего необъяснимей мне кажется людское чувство страха, хотя все знают – неизбежна смерть…»

Маркус хмыкнул, заметив недоумение Васкес, и пояснил:

– Шекспир.[7]

– Не переживайте, друзья. Мне бы не хотелось, чтобы вы бездельничали тут со мной. – Аллен закашлялся, и его лицо исказила гримаса боли. – Выметайтесь отсюда и принесите мне голову этого маньяка.

– Хочешь, принесу сразу две? – отозвался Маркус, вспомнив Анархиста.

– Да, вторая бы не помешала…

34