Пророк

Белакур подошел ближе и остановился в футе от Маркуса. В его глазах плескалась необъяснимая ненависть, дыхание отдавало табаком и фрикадельками.

Маркус улыбнулся.

– Лучше быть умником, чем непроходимым тупицей.

– Держись подальше от моего расследования, ясно? Повторять не буду!

– Отлично. Не хотелось бы и дальше тебя игнорировать, вдруг у тебя возникнут комплексы.

Белакур пихнул Маркуса в грудь.

Толчок не был сильным. Подобные действия обычно позволяют себе люди, которые не в состоянии привести достойных аргументов. Действия Белакура в данном случае не означали вызова на драку, и Маркус это прекрасно понимал. Другой не обратил бы на это внимания, подставил вторую щеку и спокойно ушел, тем более что драка ничего Маркусу не давала.

В то же время он был сыт по горло околесицей, которую постоянно нес Белакур, и его терпение лопнуло. В голове, словно шипы, засели мысли о делах, которые требовали внимания куда большего, чем какой‐то деревенский детектив, отстаивающий право на свою территорию. Мэгги, Акерман, Анархист, похищенные женщины – возможно, еще живые, напуганные, беспомощные; ночь, когда погибли родители…

Поводов для беспокойства предостаточно, а тут еще этот Белакур: спит и видит, как бы пободаться с чужаком.

Маркус на секунду словно покинул свое тело и превратился в наблюдателя, а не в участника драки. Его правая рука вцепилась в левую кисть Белакура и сжала изо всех сил. Лицо сержанта исказила гримаса боли. Никто в комнате и дернуться не успел, как Маркус вывернул руку сержанту за спину и ударил его лицом о бетонную стену.

– Ты с кем тут вздумал играть? – заорал он на Белакура и не узнал свой голос, отчего сам испугался.

Его схватили сзади; раздались еще крики. Маркуса оттащили от детектива и повалили на грязный бетонный пол. Он не сопротивлялся. Шершавое покрытие содрало кожу со скулы, будто наждаком. Сверху зашаркали шаги; по лестнице бежала подмога.

– Засужу! – взвизгнул Белакур.

На кистях щелкнули наручники, и Маркус закрыл глаза. Такие осложнения сейчас ему были точно ни к чему.

День пятый. 19 декабря, утро

56

Они собирались в школу, когда Мелани схватила отца за руку и потащила из кухни в столовую. Бумажный пакет с завтраком уже стоял на столе, там же лежали ватные шарики, цветная бумага, карандаши и ножницы. Мелани глянула на него зелеными глазищами, тряхнула кудрявыми русыми волосами, водопадом упавшими на плечи, и едва не заплакала:

– Прости, папа…

– За что, детка?

Мелани выпятила нижнюю губу.

– Я должна была вчера сделать картинку с тобой и Санта-Клаусом, и забыла… Учительница рассердится! Сегодня мы должны развешивать эти картинки по стенам, чтобы родители их увидели, когда придут на рождественскую пьесу. А я забыла! Теперь только у меня из всего класса не будет картинки с Сантой!

– Не волнуйся, солнышко.

Шоуфилд склонился над дочерью, положил руку ей на плечо и улыбнулся, посмотрев на часы.

– Спорим, нам с тобой хватит времени закончить твою картинку? А потом мы пойдем в школу. Если же не хватит, то отвезем твоих братишку и сестренку, а папа позвонит на работу и скажет, что задержится, потому что есть дела поважнее. Все получится, вот увидишь.

Мелани заулыбалась, показав отцу дырку на месте переднего зуба.

– Спасибо, папочка!

– Э-э, нет! Так легко не отделаешься!

Шоуфилд указал пальцем на свою щеку, и девочка чмокнула его, встав на цыпочки.

– Ну, кто твой лучший дружок?

– Ты, папочка!

– А кто у нас самый потрясающий, самый‐самый крутой папа в мире?

Мелани закатила глаза и хихикнула:

– Ты, папочка, ты!

– Отлично. Здесь у тебя все, что нужно?

Мелани снова выпятила губки и приложила пальчик к щеке, глубоко задумавшись.

– Еще нужна черная бумага и клей.

– Понял. Пока начинай, а я сбегаю принесу.

По причудливо инкрустированному полу Шоуфилд направился в одну из спален, которую Элеонор использовала как художественную мастерскую для оформления фотоальбомов и занятий с детьми. Новый член семьи, померанский шпиц, путался под ногами, сопровождая хозяина. Каждому из детей были выделены собственные пластиковые ящики под длинным рабочим столом. Шоуфилд открыл ящик Мелани. Сверху лежали незаконченные поделки, которые дочь мастерила вместе с Элеонор. Ниже он обнаружил всякую всячину: пачки цветной бумаги, соломинки, палочки для детского рукоделия, перья, бусинки, кусочки пенопласта, пластиковые глазки, нитки и блестки. На самом дне валялся тюбик с клеем. Шоуфилд запустил руку еще глубже, однако черной бумаги не нашел.

Он открыл следующий ящик с пометкой «Бенджамин», порылся в его содержимом и вытащил пачку цветной бумаги. На дне что‐то лежало. Присмотревшись, Шоуфилд почувствовал, что его сердце вот‐вот разорвется.

Рисунки животных и людей, скорчившихся от боли, умирающих, мертвых… Сын рисовал во всех подробностях, от души, и мрачные картинки внушали ужас. Основными элементами рисунков были кровь и страх. Где‐то встречались ножи, где‐то – огонь.

Шоуфилд упал на колени и заплакал. Он давно подозревал у сына подобную склонность. Проклятие передается… Бенджамин родился без души, как и его отец.

57