Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ)

— Ладно, я же не утверждаю, что это единственная возможная причина, — пробормотал Хайнэ некоторое время спустя. — Что, если Ранко совершил преступление против религии или власти? Может быть, наша мать тоже была замешана в этом, но её пощадили благодаря протекции Верховной Жрицы. В дальнейшем же ей пришлось объявить, что нашим отцом является другой человек, чтобы скрыть факт нашей кровной связи с преступником... По-моему, это правдоподобный вариант.

— Наша покорная, богобоязненная мать — и преступление против власти или религии? — недоверчиво усмехнулась Иннин. — Хайнэ, ты сам-то веришь в то, что говоришь?

— Верю! — лицо его жалко искривилось. — Иннин, я так хочу, чтобы он действительно был нашим настоящим отцом…

— Вот видишь, — развела руками она. — Ты сам понимаешь, что хочешь этого, и толкуешь известные тебе факты в угоду своему желанию. В то время как они могут совершенно ничего не значить.

— Ну и что? — выдохнул Хайнэ, откинувшись на спинку кресла. — Иннин, зачем ты разрушаешь мою иллюзию? У меня не может быть женщины, не может быть детей, Онхонто у меня тоже не может быть, ну так пусть у меня хотя бы будет отец, который меня любил, который держал меня на руках, который любил бы меня, урода, и сейчас! Почему я не могу поверить в то, что с равной вероятностью может оказаться как правдой, так и неправдой?!

— Я… я не знаю, что на это ответить, — честно призналась Иннин.

— Ничего, — устало сказал Хайнэ. — Наверное, мне не следовало обо всём этом тебе рассказывать.  Я и не рассказывал, пока не был ни в чём уверен, но когда я прочитал это стихотворение, для меня не осталось никаких сомнений… Я всё равно буду верить, что это правда.

— Верь, — вздохнула Иннин. — Давай будем считать, что Ранко — наш отец, если ты этого так хочешь. В конце концов, для меня это не имеет значения. Я жрица, у меня нет ни имени, ни семьи. Какая разница, кем был мой отец.

— Я написал госпоже Илон, — пробормотал Хайнэ. — Попросил её рассказать о Ранко ещё хоть что-нибудь. Она сообщила, что у него был свой дом в столице. Теперь там, кажется, никто не живёт. Я думал, что, может быть, мы съездим туда вместе… так, чтобы мама не узнала.

«Какая горестная картина сознательного самообольщения, — печально думала Иннин, глядя на него. — Великая Богиня, зачем ему этот призрак другого отца, давно умершего? Что это изменит в его жизни?»

Однако она согласилась сопроводить брата в указанное место и в экипаже читала книгу стихотворений Ранко, которую Хайнэ, похоже, повсюду носил с собой.

«Хайнэ мечтает о жене, о детях, — пронеслось в её голове. — Ранко страдал от того, что не мог быть вместе со своей возлюбленной. А я сознательно от этого отказалась… Аларес, почему ты так жестока, почему даёшь то, что составляет счастье одного человека, другому, которому это совсем не нужно? И есть ли в этом какой-то принцип? Хайнэ мучается от ограничений, которые наложила на него судьба, я мучаюсь от свободы, с которой не знаю, что  мне делать. Но станем ли мы счастливее, если с него вдруг спадут эти оковы, а я потеряю свою свободу? Я помню, что была в детстве так счастлива, когда для меня существовала только одна цель, и каждый новый день приближал меня к ней… У Хайнэ никаких целей не было, но он тоже был счастлив. Взрослая жизнь — это несчастье. Возможность мыслить и осмыслять свою судьбу — несчастье ещё большее. Так зачем же ты дала их нам, Великая Богиня? Зачем ты дала человеку жизнь и сознание? Мы благодарим тебя за них, но на самом деле это был акт величайшего кощунства в истории… Ты ненавидишь своих детей».

Экипаж остановился напротив буйно заросшего сорняками сада.

Иннин помогла брату выбраться из него и толкнула не сразу поддавшиеся ворота.

Двери в дом были заперты, но это не смогло остановить Хайнэ, находившегося в том лихорадочном состоянии, когда можно разбить любые преграды — или разбиться о них самому. Вытащив из волос шпильку, он принялся орудовать в замке, словно заправский грабитель, и в конечном итоге добился своего.

Иннин с некоторым волнением переступила порог прохладной залы, убранной тёмными занавесями — свидетельством кончины прежнего обитателя.

Хайнэ со сдавленным вскриком бросился к столику, на котором стояла ваза с засушенными цветами.

— Он любил розы, как Онхонто, — с волнением проговорил Хайнэ, дотронувшись до хрупкого бледно-золотистого лепестка, запорошенного пылью, будто снегом. — Самый поздний сорт, который цветёт перед началом зимы… Это были последние цветы, которые он успел застать, если верить, что он умер сразу после нашего рождения.

Иннин терпеливо ждала, пока брат переходил от одного предмета в комнате к другому, старательно подавляя в себе аналогичное желание.

Но потом они поднялись на второй этаж, раскрыли двери в одну из комнат, и взгляду брата и сестры предстал портрет мужчины, который уже был знаком Иннин по её снам.

Хайнэ тихо ахнул.

— Это он… — прошептал он. — Это он, я уверен!..

Иннин, задержав дыхание, отступила на пару шагов назад.

— С чего ты взял? — проговорила она, бессовестно кривя душой. — Может, это его отец, или родственник…