Прорыв

Пароход был почти пустой – только когда уже вошли на него и сели на нижней, закрытой палубе, она призналась, что очень устала. И опять, как ребенок, прильнула ко мне, положив голову мне на плечо. А потом в каком-то детском порыве, сказала, смущаясь, что не против как раз сейчас выпить вина. Я откупорил бутылку, мы выпили потихоньку, сидя спиной к редким остальным пассажирам, она тотчас слегка захмелела, развеселилась, и мы целовались фактически на виду у всех, и я учил ее пить «по-французски» – набирая в рот вина и в поцелуе отдавая его другому. Ей очень понравилось, она смеялась, как девочка, и действительно была сейчас ребенком, как, впрочем, совершенно счастливый и я. Потом мы потихоньку, почти шепотом, пели разные песни, почти без слов, и удивительно, что одни и те же песни одновременно приходили обоим в голову. Так, с тихими песнями, и доплыли до нашего поселка.

Сходили с парохода уже в полной темноте. На пристани, на набережной горели редкие фонари, но люди, конечно, ходили – мы прошли через темные кущи парка, поднялись в мою комнату… И оба отметили, сколь многое изменилось для нас за один этот великолепный день – каким сереньким, незначительным казалось то, что предшествовало: Вася-Роберт, девчонки… Мы – изменились? А может быть – вернулись к себе?

Конечно, сразу легли и как-то обидно быстро уснули – усталость от длинного ярчайшего дня сморила нас. Утром я проснулся, как всегда в шесть, но ей нужно было быстрее идти на турбазу и собираться.

К ее автобусу мы, увы, не опоздали… Хотя вчера, когда возвращались и шли уже к дому, она между прочим сказала:

– Хорошо бы завтра проспать, я бы тогда не уехала…

Но я воспринял как шутку и не придал значения.

14

И вот что странно: утром стало у меня появляться чувство, похожее на усталость: не пресыщение, конечно, но все же усталость – ведь вчера и позавчера мы без конца смотрели в глаза друг другу, взаимно радуясь и умиляясь, не припомню, чтобы было у меня с кем-то такое еще, я и не мог не смотреть, потому что видел, как лицо ее расцветает с каждым днем, с каждым часом. И все же ощущал в утро ее отъезда какое-то замедление, что ли. Как все слишком сильное, любовь и радость, очевидно, требуют чувства меры – и нечто, похожее на усталость, все-таки наступило.

Ах, как же прекрасны были два наших счастливых дня! Однако провожая ее к автобусу, испытывая горячее чувство благодарности и любви, я все же ощущал не грусть, а легкость какого-то освобождения, что ли. Странную легкость – ведь она уезжала…

На турбазе царило оживление – отъезжала не она одна, готовясь к отъезду, ходили мимо девушки, среди них встречались и вполне привлекательные, я с симпатией смотрел на них, вспомнил и тех, которые были у нас на танцах – двух Лен и Таню, – а еще и других, с которыми мы с Василием завязали какие-то мимолетные отношения… Нет, разумеется, ни одна из них, конечно, – кроме, может быть, той, в белых шортиках… – не могла бы составить настоящую конкуренцию Гале, но все же ощущение предстоящей моей свободы грело. Странно!

С легкой душой я обнял, поцеловал, посадил свою очаровательную, великолепную креолку, в автобус…

– Ты когда приедешь в Москву? – спрашивала она утром.

– 23-го вечером. А 24-го я тебе позвоню, – ответил я.

– А 26-го я к тебе приеду, ладно?

– Да, это будет здорово, – согласился я.

Простившись теперь как-то очень просто, я стоял около автобуса, за окном которого сидела, улыбаясь сквозь слезы, она. Милая девочка, старшеклассница, опять похожая на пионерку – я даже сделал такой жест, будто у нее красный галстук на шее, она, по-моему, не поняла.

На турбазе объявили подъем по радио, включили музыку, пела Алла Пугачева бодрую какую-то песню. Утро было погожее, солнечное, мне захотелось подпевать.

Автобус тронулся, мы помахали друг другу…

Ее не стало.

Легким шагом я направился к себе. На набережной проводили утреннюю гимнастику среди отдыхающих в доме отдыха «Голубой залив» – играл баянист, и десятка три людей в купальниках шли гуськом друг за другом, делая примитивные упражнения. В основном женщины… «Неужели и они были когда-то стройны и прекрасны?» – с досадной жестокостью вдруг подумал я.

День начинался солнечный, жаркий.

После завтрака я немного посидел над очерком, потом отправился на пляж, довольно легко нашел девчонок – двух Лен. Таня, по их словам, перегрелась вчера… Поиграли с ними в карты – «в дурака», потом в «веришь-не-веришь», подошла Таня с веселым очкастым бодрячком среднего возраста, полненьким крепышом со стальными зубами – потом выяснилось, что это саксофонист из оркестра, который вечерами играет на танцплощадке. Саксофонист не умно балагурил, по-хозяйски обнимал Таню, и видно было, что ее амбиции и, может быть, даже сексуальные потребности удовлетворены. Никакое не «перегрелась»…

Договорились с Ленами вечером встретиться на танцплощадке, но, уходя от них, я уже чувствовал себя как-то слишком трезво.