Прорыв под Сталинградом

– Преданы и проданы, – тихо молвил он и оторопел, почувствовав новое озарение. – Брошены на произвол судьбы, просто брошены, не дай бог кто-нибудь расскажет, как все было на самом деле… – И капитан взревел: – Подлец, удумал раздуть очередной героический эпос, чтобы новые сотни тысяч… жалкий подлец!

Обер-лейтенант не спускал с Дирка глаз. И тут он неожиданно рванул на него и ударил. В ту же секунду раздался выстрел, пуля скосила в потолок. Бройер забрал у лейтенанта пистолет.

– Не вы, Дирк! – со стоном выдохнул он. – Только не вы, мальчик! Я все понимаю, но вы не имеете права!

Когда через несколько минут возбуждение улеглось и рядовые, тихо ругаясь, ушли, капитан спросил Бройера:

– Почему вы не дали Дирку поступить, как он хотел? Ведь он прав: пуля самый лучший выход… Ах, как все низко, как отвратительно…

– Неужели вы готовы исполнить даже последнюю волю этих бандитов? – яростно воскликнул Янкун. – Они только и ждут, что мы клюнем на приманку… тогда никто не вернется домой! Мы слишком много видели, слишком много знаем! Представляете, как они нас боятся, даже сейчас!

Айхерт устало отмахнулся:

– К чему все это! Война, по моему мнению, проиграна. Псих устроит Германии гибель нибелунгов. Так ли уж надо возвращаться к этим преступникам после всего пережитого здесь?.. Бройер, я, кажется, навсегда разучился смеяться.

Бройер взял капитана за руку.

– Так точно, возвращаться! – сказал он. – И постараться сделать все, чтобы подобного больше не повторилось, никогда! Привести виновных к ответственности, вот ради чего мы должны жить! Германия не погибнет. За ночью наступает день. И когда-нибудь мы снова научимся смеяться… Гитлер хочет нашей смерти. Остаться в живых значит поступить против его воли и сделать первый шаг навстречу новому будущему!

В подвале большого полукруглого здания на юго-западной стороне Красной площади сидел в кругу офицеров полковник Люниц. Его смугловатое лицо, словно в кожаной маске, было изрезано глубокими морщинами и складками, а на угловатой голове белели короткие кудряшки, напоминая покрывший пашню апрельский снег. Полковник пребывал не в лучшем расположении духа. После того как в один злосчастный день штаб дивизии обернулся эфемерным “штабом Унольда” и канул в неизвестность, он, полковник Люниц, командир артиллерийского полка, всеми правдами и неправдами привел сюда, в Сталинград, остатки танковой дивизии (тех немногих людей и машины, которые уцелели после тотального прореживания), он преодолел все таившиеся в котле опасности, чтобы теперь ожидать на Красной площади конца. Но маленькую кучку людей лишили даже этого. Полковник Ростек – тот самый человек-кремень, который после разгрома в южной части города на три дня снова выправил положение на реке Царице, – поручил Люницу прочесать подвалы разрушенных домов и сформировать новую боевую роту – из своих людей и тех, кого удастся набрать. Такие жалкие отряды держались только на честном слове да на обещанном пайке и на участке Царицы при первой же атаке русских были беспощадно смяты. Их остатки теперь окопались на южном конце Красной площади, у врага под носом! Театр Горького напротив, набитый ранеными под самую крышу, очистили. Но посреди дороги, аккурат перед их командным пунктом, вот уже целый час стояли истуканами три русских танка, наведя стволы на здание. Они вряд ли намерены торчать тут долго, не причиняя никому вреда! Подбить бы, да нечем – бронебойные орудия все вышли. Сюда бы обер-лейтенанта фон Хорна с его последним танком! Но тот стоял дальше, в районе вокзала, где русские тоже уже засветились… И как некстати этот безумный приказ! Вот уже несколько дней штаб армии располагался на северной стороне площади в универмаге, на участке полковника Ростека (пардон, генерала, “за успешную организацию обороны на Царице” он получил повышение). Но русские-то здесь, на юге! Не удивительно, что настроение у всех было тревожное. Во всяком случае генерал Шмидт, начальник штаба армии, только что звонил лично.

– Слушайте, Люниц, – сказал он, – южную границу Красной площади нужно удержать любой ценой… Любой ценой, вам понятно? Головой отвечаете за то, чтобы нас не сняли отсюда сегодня ночью.

– Да, но, господин генерал, чем же…

– Любой ценой, я сказал, любой ценой! Ясно?

Трубку положили. Отдавать приказы дело нехитрое.

– Положение дрянь, но ничего не попишешь! – сказал полковник, обводя глазами присутствующих. Он прочел на лицах офицеров полное понимание. Тон, конечно, не самый изысканный. Зато гораздо более доходчивый. Вошел рядовой. Первым делом тщательно стряхнул снег, потом взял под козырек.

– Господин полковник, возле театра только что прокричали, чтобы мы в срочном порядке очистили здание, иначе их танки откроют огонь.

– Вот так сюрприз, – сказал полковник. – Впрочем, с их стороны очень даже мило – предупреждать. Коли они так вежливы, значит, непременно снова подадут голос. Очень хорошо, – обратился он к солдату, – если еще чего захотят, позовите меня!

Рядовой вышел, тяжело ступая.