Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы

Любопытно, что обозначенное противоречие заметно в двух вариантах названия, под которыми роман известен на английском: In Search of Lost Time («В поисках утраченного времени») и Remembrance of Things Past («Воспоминания о былом»). Между ними существует смысловое различие, которое показывает, что именно пытается сделать Пруст. Оно также выявляет – как по волшебству! – что именно он делает такого, чего не делал никто прежде. Феномен «непроизвольной памяти» не существовал, пока Пруст его не создал. Первое название – «В поисках утраченного времени», – на мой взгляд, ближе к тексту, хотя и менее поэтично. Идея о поисках утраченного времени предполагает, что возможности открыты и нас ждут приключения. В ней есть что-то от научной фантастики – роман с таким названием вполне мог бы написать Жюль Верн. Но нам известно, что Пруст описывает не такие путешествия во времени, которые знакомы нам по фантастической литературе. Каков же другой способ их совершать? В этом переведенном названии чувствуется нечто нереальное и неведомое. Если нечто действительно утрачено, зачем пускаться на поиски этого? Нужно верить, что на самом деле оно не утрачено и может быть найдено без применения машины времени.

Название «Воспоминания о былом», однако, вызывает совсем иные ассоциации. В некотором роде оно намекает, что можно почтить память случившегося в прошлом. Оно подразумевает, что память статична, как статично и само былое. Пруст преподносит нам урок о направлении движения. Вернуться в прошлое с помощью памяти мы вообще-то не можем. Мы можем лишь ждать моментов, когда время приближается к нам из прошлого и снова входит в нашу память. Это происходит не потому, что мы применяем память к прошлому («Я хочу это вспомнить»). Это происходит потому, что наши чувства (обоняние, слух, вкус, который особенно важен для Пруста) позволяют прошлому снова войти в нашу жизнь («Ко мне возвращаются воспоминания»).

В этой идее есть нечто очень мудрое, почти религиозное. Прошлое – это место, которое следует уважать: оно само нанесет вам визит, когда будет готово, но никогда не придет к вам по вашей прихоти. В ней также находит отражение современная одержимость «осознанностью» и «присутствием в моменте», ведь если изо всех сил стараться медитировать в ходе медитации, у вас ничего не выйдет. Если вы изо всех сил стараетесь вернуть прошлое, оно к вам не вернется. У нас не возникает проблем с тем, чтобы возвращаться в прошлое, только когда мы стареем и начинаем жить в нем, поскольку именно туда отправляется наш разум. Старики любят теряться в прошлых версиях себя. Они помнят многое из самых важных периодов своей жизни, но при этом забывают, чем обедали накануне и когда в последний раз мыли голову.

Когда Грир говорит, что лучше навестила бы страдающего от деменции родственника, чем взялась за Пруста, я думаю: «Но читать Пруста – все равно что навещать страдающего от деменции родственника. Только этот родственник – ты сам». Даже мадленка напоминает о доме престарелых, где чаепитие – единственная отрада за весь день, а чай с пирожными всегда подают в одно и то же время, и притвориться, что они не зачерствели, можно, только окунув их в чай. Именно так Пруст поступает со своей мадленкой. Не то чтобы я хотела сказать, что Пруст ведет себя так, словно живет в доме престарелых, который построил в собственной голове (число обитателей: один), и записывает в дневник поток своего сознания, но… Ах, вот я это и сказала.

Поразительно, что образ мадленки столь ярок. Порой мне кажется, что Пруст просто придумал «непроизвольную память», чтобы замаскировать свое пристрастие к пирожным. («О, я ставлю важные литературные опыты. Нам нужно больше мадленок. Я не могу работать без них».) Такое мы все можем понять. Но вот досада! Его опыт удался, и «момент с мадленкой» оказался весьма реальным. В этой идее есть нечто до странности похожее на замечание Энди Уорхола о пятнадцати минутах славы. Мысль, что каждый может совершить такое чувственное путешествие, вошла в западную культуру, даже если мы не подумали об этом сразу. В некотором роде инстаграм[17] – это сокровищница (или свалка) нарциссических прустовских моментов, застывших во времени и навсегда сохраненных в форме картинок, к которым не нужны даже подписи. Представьте, что у Пруста был бы инстаграм. Какой была бы его жизнь? Может, он вообще ничего бы не написал, а просто публиковал бы тысячи фотографий со своих чаепитий.