Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы

Написав Madame Bovary, Флобер продемонстрировал то, что писатель Адам Тирлуэлл[31] называет «искусством миниатюризации». Мы заглядываем не только в микрокосм жизни одной семьи, но также в микрокосм мыслей, страстей, надежд и мечтаний одной женщины. Это противоположность крупных мазков истории – ум и память под микроскопом. А еще это сродни предвестию мира Фрейда и психоанализа XX века. В реальной жизни мало что имеет смысл, а также очевидные начало, середину и конец. В современном романе жизнь должна изображаться как можно более натуралистично, чтобы читатель не счел ее фальшивой. Для этого необходимо миниатюризировать мир и наладить связи с ним точно так же, как мы налаживаем связи со своим нарративом в психоанализе.

Всюду одни плюсы. Потрясающий роман, великолепный стиль, создание незабываемого персонажа… Милан Кундера, Генри Джеймс, Владимир Набоков и Филип Рот называли Madame Bovary одним из величайших шедевров всех времен. Сразу после публикации роман едва не признали непристойным (главным образом из-за раскачивающегося экипажа в Руане), а состоявшийся в 1857 году суд рассматривал дело о «надругательстве над общественной нравственностью и религией». И сам Флобер, и его издатель, и печатник книги были оправданы. Такова история. Но есть еще история о Флобере как человеке. Если Франсуаза Саган и Виктор Гюго показались вам сложными людьми, то с Флобером я даже не знаю, с чего начать. Саган была хотя бы молода (а следовательно, как и все мы в таком возрасте, безрассудна), когда неожиданно добилась огромного успеха с Bonjour Tristesse, что, можно сказать, сгубило всю ее оставшуюся жизнь.

Был ли Флобер невыносимым человеком? Весьма вероятно. Мне жаль говорить так об одном из величайших писателей в истории, но он и правда кажется чудаком. Флобер ходил во всем черном, повязав на шею белый галстук-бабочку, и появлялся в таком виде даже на утренних лекциях в университете. Живи он сейчас, был бы упоротым инстаграм-инфлюэнсером, который считает себя Тимоти Шаламе[32], но больше напоминает Остина Пауэрса. Писательница и критик Дебора Хейден отмечает, что даже Джулиан Барнс, который обожает Флобера, не закрывает глаза на странности своего героя. Барнс называет его «чудесным человеком», «если не считать того случая в Египте, когда он попытался переспать с проституткой, хотя уже страдал от сифилиса».

Однажды, анализируя «боваризм» и склонность Флобера все усложнять, писательница Жорж Санд сказала: «Этот человек так добр, так обаятелен, так весел, так прост, так дружелюбен, но почему же ему хочется отбить у нас всякую охоту жить?» Я отказываюсь верить, что ее слова следует воспринимать всерьез. Флобер бывал злым и грубым. Но у него была удивительная способность выдавать короткие емкие фразы и озвучивать несуразные мысли. Например, перед смертью он сказал племяннице: «Иногда мне кажется, что я таю, словно старый камамбер». Складывается впечатление, что он лишь по необходимости поддерживал отношения с людьми и предпочитал держаться от них на расстоянии. Едва ли не самые ценные сведения о характере Флобера мы получили из его переписки с любовницей Луизой Коле. Мне очень нравится, как переводчик Алан Рассел называет их связь «спорадическими, по большей части почтовыми отношениями». Вот бы всем нам иметь спорадические, по большей части почтовые отношения!

Похоже, Флобер еще в юности решил, что возненавидит в жизни все, включая свою среду, свое воспитание и самого себя. Если кому-то из современных писателей вдруг захочется утешиться, когда дела пойдут не слишком хорошо, им будет полезно найти в интернете рукопись Madame Bovary. Тогда они увидят множество страниц, свидетельствующих о том, как мучился Флобер и как он себя ненавидел: черные строки, написанные бисерным почерком, соседствуют с целыми полустраницами, перечеркнутыми вдоль и поперек. Других людей он любил не больше, чем себя самого. Он немало времени потратил на составление Dictionnaire des Idées Recues («Лексикона прописных истин»), который был, по сути, энциклопедией человеческой глупости. Позже его биограф Мишель Уинок назвал это свидетельством «раннего и глубокого отвращения к человечеству». Он цитирует Флобера: «Я чувствую, как задыхаюсь от ненависти к глупости моей эпохи. К горлу подступает дерьмо, как при ущемлении грыжи». Не стесняйся, Гюстав! Говори без прикрас! Быть может, на его мировоззрение повлиял тот факт, что в зрелости он напоминал скорбного моржа с густыми усами. Кажется, он уделял своим усам гораздо меньше внимания, чем Мопассан (о его выдающихся усах я тоже вскоре упомяну на этих страницах), хотя пышные усы Флобера, несомненно, заслуживали большего.