Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы

Мопассана исключили из школы из-за антирелигиозных взглядов. Однако ближе к двадцати он оказался под крылом у Флобера и получил стимул писать. Переехав в Париж в 1871 году, он устроился на работу в морское министерство. (Почти как Жорж Дюруа из Bel-Ami.) Флобер помог ему опубликовать свои произведения (план матери Мопассана сработал) и познакомил с такими людьми, как Тургенев и Золя. В 1880 году Мопассан написал повесть «Пышка», которая произвела фурор. В 1883-м вышел его первый роман Une Vie, за год разошедшийся тиражом 25 тысяч экземпляров, а его второй роман Bel-Ami, опубликованный в 1885 году, за четыре месяца допечатывали 37 раз. (Каждый издатель, прочитав такое, пришел бы в восторг. Это оглушительный успех в любую эпоху.)

Однако, оказавшись в заложниках запущенного сифилиса, Мопассан словно бы стал другим человеком. Судя по его истории болезни, он сажал в землю прутики, ожидая, что из них вырастут маленькие Мопассаны. Он лизал стены своей комнаты и упрямо хранил собственную мочу, поскольку считал, что она состоит из бриллиантов и других драгоценностей. (Мне очень по душе такое восхваление своей мочи. Сегодня нам постоянно твердят о важности «любви к себе». Кажется, начать с любви к собственной моче было бы неплохо…) В своей книге «Сифилис» Дебора Хейден прекрасно описывает последние дни Мопассана, подчеркивая, что он явно оставался писателем до последнего вздоха. Он горько жаловался, что «растерял» свои мысли, и молил, чтобы ему помогли их найти, а затем наконец «просиял от счастья, когда ему показалось, что он нашел их в форме бабочек, раскрашенных в зависимости от настроения: черную печаль, розовое веселье и лиловые измены. Он пытался поймать воображаемых бабочек, пока они порхали вокруг».

Я предпочитаю представлять Мопассана таким, каким, по-моему, он хотел, чтобы его запомнили, то есть видеть в нем «хорошую» версию Жоржа Дюруа, честолюбивого дурня, действующего себе во вред: «Как матрос теряет голову, завидев землю, так трепетал он при виде каждой юбки». Жорж выведен чрезвычайно тонко, и потому над этим персонажем не властно время. В первых главах Жорж дважды бросает взгляд на свое отражение в зеркале и удивляется при виде красивого обаятельного незнакомца, который изящно и идеально вписывается в парижское высшее общество… а затем понимает, что смотрит на самого себя. Мне очень интересно, какова была задумка Мопассана. Хотел ли он сказать, что мы сами свои злейшие критики и что если бы мы могли взглянуть на себя со стороны, то узнали бы, что выглядим гораздо лучше, чем думаем? Что в те моменты, когда нам удается застать себя врасплох, оказывается, что мы гораздо привлекательнее, чем считаем? Или же Мопассан имеет в виду обратное? Что мы тщеславные, самовлюбленные люди, склонные прихорашиваться и любоваться собою в зеркале, хотя любой, кто посмотрит на нас со стороны (как писатель), сразу увидит, насколько мы глупы? Ответ дается несколько страниц спустя, когда первую статью Дюруа помещают в La Vie Française. Сначала он посылает официанта купить ему газету, хотя у него уже есть свежий номер. Затем он вслух читает собственную статью в кафе, посмеиваясь над удачными пассажами. Наконец, он оставляет газету на столе, нарочито громко замечая, что другим, возможно, захочется ее прочесть, поскольку в ней напечатана прекрасная статья. Позже в тот же день он покупает еще один экземпляр и оставляет его в другом ресторане.

А если говорить об истинно французских проявлениях joie de vivre, то Мопассан, на мой взгляд, в них мастер. Он не боится показаться сентиментальным или банальным. Кто еще говорит о «свежем и сочном, как весенняя зелень, воздухе»? На первом ужине, который Клотильда де Марель устраивает в качестве двойного свидания, Мадлена Форестье говорит: «Ни с чем нельзя сравнить радость первого рукопожатия, когда одна рука спрашивает: „Вы меня любите?“ – а другая отвечает: „Да, я люблю тебя“». Мопассан пишет, что за ужином, на котором подают куропаток, перепелов, горошек, фуа-гра и салат «с кружевными листьями», они едят «машинально, уже не смакуя, увлеченные разговором, погруженные в волны любви». И через несколько страниц: «Они машинально глотали то, что им подавали на стол».