Вечером того же дня я привезла в редакцию готовый репортаж. Синицын смотрел текст, а я разглядывала его. На этот раз на его лацкане вместо крошек красовалось еще не высохшее пятнышко, может быть, от кофе или пива. Закончив чтение, он и заявил:
– Написано неплохо. Но какие у вас основания считать, что палата старух пребывает в прострации под действием успокоительных средств? И упоминание о злоупотреблениях с распределением отдельных комнат тоже бездоказательны. И, вообще, материал об этом интернате не может быть опубликован.
– А если убрать эти два сомнительных абзаца?
– Нет, этот репортаж не пойдет.
– Почему же?
– …., – развел он руками.Редактор возвратил мне рукопись. Этот набег в дом престарелых, по-партизански, с черного хода, но без санкции начальства, заставил меня задуматься о барьерах в журналистике. Писать о радостном – заподозрят в рекламе, и читатели заскучают. Приоткрыть изнанку явления – и сверху одернут, и доказательства требуются. И хуже всего то, что за каждой статьей, не всегда явно, маячит фигура заказчика. Куда ни кинь, всюду клин Несколько месяцев безуспешной охоты за чернушной мелочевкой плюс неудачная попытка сделать убойный материал, выйдя за рамки негласной цензуры, развеяли мое романтическое отношение к работе в социальном направлении. Обстоятельства примирили меня с рекламной журналистикой. Эта «накрашенная барышня», во всяком случае, не скрывает, что любит свой товар за деньги.