Прощай, Сколопендра!

«Учись, человек. СИ-волны: единый код живых существ…»

Он запрыгнул ко мне, его усики-антенны заходили ходуном…Странный пунктирный свист поплыл к старой липе — живой искрящей лентой…Морда кота перекосилась, он зевнул, обнажив нехилые клыки, потом буд-то отмахнулся от чего-то лапой… И тут цепь прервалась. Челюскин скрылся в своей амбразуре.

Я глянул на качели: мои ребята там раскачивались… Раз — два, раз — два…

— Устарела твоя технология, Великий Воспитун!

«Не устарела, а дала сбой. Раз система дает сбой — она однозначно жизнеспособна. Надо искать другое решение…»

— Ищи! У тебя времени — навалом. А меня уже — поджимает.

Я завертелся в своем драндулете, отыскивая чистую футболку. Потом наспех прихлопнул рамы (чтобы со стороны казались закрытыми), потом…потом меня осенило!

Я рванул в коридор. Ура! Ключи на месте; и я стал бомбиться в сеструхину дверь.

Есть у нас с Машкой непреложное правило: как бы мы не грызлись, в критический момент (после волшебных слов: «Это для меня!») мы помогали друг другу. Пусть молча, раздраженно, отдельным фактом… а все-таки объединялись.

Моя идея ее затронула. У нее даже бесики в глазах всполошились:

— Сделаю!..Честный ты наш…

(Вот чем-нибудь да подковырнет! Теперь — и честность моя не по нраву… Ну так — сиди себе на коньке крыши, играй с бестолковой бабочкой дальше…)

Через четверть часа я уже затаился перед выездом на площадку. Но первой сквозь двери протиснулась Машка …с «больным мальчиком» на домашней скрипучей «кляче». Сам я давился от смеха, слушая ее россказни про «тепловой удар»; старушки под липой только охали. И вдруг что-то щелкнуло — с характерным таким треском! Ну говорил же я — скотчем надо, скотчем!.. Теперь, наверно, вся лавочка столбенела: у «мальчика» — отвалилась челюсть…Взвыли колеса на вираже — это Машка уносилась по пандусу вниз!

А теперь появился я. Общий испуг под липой: еще один «бедный мальчик»! Это вам, бабоньки, не мексиканский сериал. Это наш — русский триллер!

В мертвой, будто подводной тишине, я молча проехал мимо — и свернул на первую, идущую к морю улицу. А моя голенастая гвардия дружно щелкала сандалиями за своим охраняемым объектом». А Машка — то, ну актриса: еще и остановилась на перекрестке — словно давая братику осмотреться. А что? Это первый выезд Филимона в живые люди, понимать надо.

Когда я подъехал к лодке, по-могильному поросшей цветами, никого вокруг не было. Курортная публика гудела рядом, на набережной. Небольшая толпа была возле Мальчика-с-Гирей: приезжие мамаши охотно ставили рядом с ним своих худосочных заморышей: маленький атлет источал «железное» здоровье.

Между лодкой и кафешкой начинался причал; отсюда, уже ближе к закату, вся курортная рать ринется «наблюдать море».

Самого пана Георгия не было, но я слышал его рупор: занятый человек… Чтоб не торчать просителем, я решил заехать на чудом еще не закрытый пляж какого-то санатория. Здесь думали об «особенных «клиентах»: весь пляж пересекали несколько бетонных дорожек, и я пригнал свою «ракету» поближе к воде. Рядом возвышалась горка из сложенных лежаков; из-за нее доносились голоса. Один из них я сразу узнал — привычный тембр, подсевший от долгого и безнадежного говорения.

— А хуже всего — косатки! Что им не понравилось на нашей прекрасной земле, что? — я вас спрашиваю… А все, как один — забыв про свои обязанности…

— Какие «обязанности»? — Проснулся и второй голос (рассыпчатый, сухой — как песок под ветром).

— Обычные. Домашние…Они же — за детками присматривают…

— Кто?

— Бабушки — косатки.

— Да что чушь нести? — Ласково упредил голос.

— Нет! — Зашуршали чем-то бумажным. — Вот тут, в журнале: только у косаток — семьи! И еще — у белух, конечно. Теперь — представляете: вы приходите домой — а ваша бабушка — с балкона!

— Я — детдомовский… — Задумчиво возразил голос. — Бабушка…Скажете то же…

— Вот потому и — детдомовский, что все косатки повыбросились, а дети — без присмотра!

— Странные речи…

(О! Это он еще раньше ее не слышал!..)

Я выглянул. Возле отдельно стоящего лежака, обняв почтальонскую сумку, горбилась сама тетя Зина, а возле нее — полукругом! вечные (и часто — единственные тут!) благодарные слушатели. Кошки. Зина их подкармливала.

Обращалась Зина сейчас к завалященькому на вид мужичку: я видел только согбенную спину — с полуоторванным хлястиком.

— Знаете, — бубнила Зина, — это же катастрофа: это кара земная и небесная. Земля дрожит; конь бежит…Вы слышали про коней Пржевальского? Их угнали в Англию — за тысячи верст…Но несколько лошадок сказали: «Баста!..Хотим домой, в родные степи…» А их ждал пролив; их ждали звероловы — и люди, которые вложили деньги в поимку…

И, не прекращая речи, она сбоку совала ему журнал.

Спина вдруг развернулась. И я увидел лицо: до жадности внимательное…А потом — глаза: совсем закрытые, навсегда.

…Наверное, я никогда не буду счастлив.

По опыту знаю. Когда человек хочет спрятаться от людей — весь мир становится прозрачным. Тогда он и забивается в самую глубокую нору, которую способно вырыть воображение.