— Я — сожалею… — Выдавил из себя сто тридцать восьмой подонок. — Но я — все-равно прав: землянин смеялся!.. Чоко Мотаку оступился… Мои поднадзорные колонисты погибли сами…
— Довольно! — Хлопнул пастью разгневанный наставник. — Ты нам еще расскажи, как он САМ произнес «братскую формулу» и, тем самым, формально
— Да… — Забормотал Тэтти, зачем-то озираясь. — Он САМ сказал: «Мои крылья — твои крылья!», разве не так? У меня есть свидетели: и жук-Олень, и Скарабей и великий наш Голиаф. По закону — никто не может
Вот теперь я начал что-то просекать…
Как-то Гоша мне сам сказал: самый справедливый принцип на их планете — «адекватное возмещение». Ты — отдаешь лучшее, что есть у тебя; а другой трансформирует твой ДАР к своим нуждам. К примеру — ты глухонемой от рождения. Значит — все самочки побоку (их же
Подвох в том, что я САМ передал ему
А что у этого подлеца — самое ценное?
Я вспомнил, как он яростно доказывал мне превосходство
КРЫЛЬЯ.
Вот и все, царь Данька!
Царствуй с этим, низложенный монарх!..
Пауза была просто невыносима; я не понимал, что
Тяжелые веки наставника Хэма дрогнули, и голова его вдруг оказалась в бледном круге луны.
— Я сделал все, что мог. — Сказал он. — Пора!
И окно опустело. В ту же секунду — опустела и комната.
Я тронул колеса… С подоконника было хорошо видно, как все они — дети чужой планеты, выстроились у подножия широкой, ведущей в небеса лестницы. Там, наверху, молча и грозно вспыхивали бортовые шары. Лестница упиралась в самый яркий из них.
Честно, ЛЮ-Ю-ДИ, я не понял: зачем тут вообще эта громоздкая лестница (при их-то умении все обделывать гораздо изящнее…).
Одиноко стоявший Тэтти — тот понял.
Я не видел его глаз, но ощутил всеми фибрами — как он боится первой ступеньки.
Я видел его сутулую спину, жалкие фалды его перепончатых крыльев… Нет, он не был похож на победителя! Скорей — на того маленького заморыша с перебитой среднегрудной лапой, который пищит мне в ухо о своей бабушке и любимом лопухе у воды. Или вот еще: мы сидим с ним тихо: он щекочет меня в ухо, я смеюсь — а потом подымаю его на ладони на уровень глаз… Да! Может он — и не самый лучший во Вселенной (да и «жук» еще тот!), но (молчите, ЛЮ-Ю-ДИ, молчите!), у каждого из нас есть в душе — одна такая маленькая запертая дверца…Которую открывает только полночь. В сущности: я
Я уцепился за подоконник (мою несбывшуюся мечту в космос). Мои огромные «ласты» мешали мне, но я втащился, вкатился, втянулся на этот чертов помост.
— Стойте! — Закричал я. — Стойте, не трогайте его…
Они были уже на половине лестницы: стражи по краям — «воспитун» в центре (и в своей дурацкой шляпе). Наставник заключал процессию.
— Погодите… — Понес я какую-то дичь… — Куда вы его тащите? Бросьте его…Оставьте его на Земле, и он станет — таким же, как все люди!.. Вы его — не узнаете…
— Вот этого я и опасаюсь, — пробурчал мастер Хэм.
Он толкнул пленного в спину.
— Ты хочешь остаться?
— Нет! — Колыхнулись крылья.
Я так перевесился из-за окна, что чуть — не выпал:
— Гошка, хорошо слышишь? Я еще не вырвал твои усы, я еще не набил твою лживую морду…Вернись,
Он вздрогнул…Я видел: он вздрогнул, непутевый мой насекомыш! Всего лишь на миг он обернулся, а в ушах моих зазвенело: «Хай-Тоба, Данька…
Тяжело, как инвалид, он переступил на следующую ступень…И, чем выше он поднимался, тем короче и нерешительнее были его шаги…Я не уловил момента; я вдруг увидел, что вот он стоит вверху на лестнице — странный, потерянный, и свет от кораблей делает его почти
И еще я увидел, что мастер Хэм облегченно вздохнул:
— Осталась последняя
— Гошка, — завопил я. — Адрес, мой адрес… Запоминай!
— Ты запомнил, ты все запомнил?..
(Я только представил лицо бабы Зины с подобным адресом…)