Прощальная гастроль

Этот старый и крепкий дом со своими запахами — печки, теста, душистого укропа и сельдерея, висящих в толстых связках в сенях.

Храп тестя за стенкой, утренняя суета тещи, гремящей кастрюлями.

Сад за окном — богатый и пышный. И звук падающих в ночи яблок — чуть приглушенный, но отчетливо слышный.

И пение птиц по утрам — заливистых, звонких, бесцеремонных.

И завтрак на улице, под самодельным навесом, лавки и стол — простые, рубленые, ничем не покрытые и оттого еще более уютные. И теплое молоко в глиняной крынке, и пышные, кисловатые, по-деревенски большие, с ладонь, оладьи, только что испеченные заботливой и хлопотливой тещей.

И мычание коров где-то вдалеке, на лугу.

И счастье, счастье, которое разлито в воздухе и в пространстве — везде, везде, без зазоров и трещин. Везде.

Он дошел. Огляделся — все изменилось. Как все изменилось! Нет, несколько старых домов еще доживали свой век. Но остальные были новыми. Крепкими, обитыми вагонкой или сайдингом. Сделанными из кирпича, с разноцветными пестрыми крышами — зелеными, синими, красными.

Высоченные заборы, скрывающие жизнь обитателей. Разве раньше такое было возможно? Он вспомнил хилый штакетник у их дома. И точно такой же был у всех остальных.

Другие времена, другие нравы. А может, и правильно все? Жизнь ведь диктует. Это личное, частное пространство. Чужим вход воспрещен. Люди не хотят видеть и слышать других.

Их дома почти не было. Александр остановился как вкопанный. Замер. И тут же стряхнул с себя морок — а чего он, собственно, ждал?

Дом почти завалился. Нет, не так — здорово накренился, скособочился, сполз на левый бок, как старик с радикулитом. Грустное зрелище. Кусок жести на крыше слетел — ветер?

Сад зарос и казался лохматым, непричесанным. Брошенным. Калитка висела на нижней петле и поскрипывала, постанывала, качаясь от ветра.

Он вздохнул и шагнул на участок.

Поднялся по шатким и скрипучим ступенькам, с трудом открыл разбухшую дверь и вошел в дом. В нос ударили запахи сырости и плесени. Подумав с минуту, ботинки снимать не стал, прошел внутрь. Распахнул окна в зале, как называла главную комнату теща. Ворвался свежий ветерок, и задышалось полегче.

Он опустился на стул и потер виски — начинала болеть голова.

Стол под цветастой, давно выцветшей клеенкой. На столе вазочка с засохшим прутиком вербы. Старый буфет с посудой — еще той, стариковской. Чашки из толстого сероватого фаянса в крупный красный горох. Граненые стаканы и стопки. Прозрачная сахарница с окаменелым песком. Вазочка с карамельками — наверняка тоже каменными.

Фотографии на стенах — молодая теща, молодой тесть. Юная Зоя — тоненькая, с прекрасным задумчивым взглядом и толстой косой, перекинутой через круглое плечо.

Илюша в заснеженном саду, с лопаткой, в шубке из черной цигейки, перехваченной солдатским поясом с металлической пряжкой со звездой.

В школьной форме с букетом — первый класс. Свадебные — сын с Пенкой, — серьезные, нарядные, строгие. Смешные в своей серьезности.

Их свадебная с Зоей — она прислонилась к его плечу и чуть опустила ресницы, смутилась. Белое платье, короткая фата. Он сам в черном костюме и галстуке. Оба с напряженной улыбкой.

Вся жизнь…

Александр вздрогнул — в дверь постучали.

— Хозяин! Есть кто живой?

Он вышел в сени. На пороге стоял высокий, тощий мужичок в ватнике и резиновых сапогах.

— Не узнаешь? — осклабился он. — Петрович я! С соседнего дома. Ну, чё? Не признал?

Александр кивнул:

— Признал, наверное.

— Слышь, я по делу! — продолжил Петрович. — Хату свою продаешь или как?

— Пока — или как. Не продаю. А чего ты хотел?

— Как чего? — удивился Петрович его несообразительности. — Купить, чего же еще? Не в Сочи ж с тобой поехать! — И он усмехнулся беззубым ртом.

— Понятно. Нет, Петрович. Время пока не пришло. Может, позже. Не знаю. Жена моя умерла. Жить тут и вправду некому. Но продавать я пока не готов.

— А чего ждать-то? — удивился сосед. — Хотя дом ваш никому не нужен — говно, а не дом. Нет, был хороший, еще при Иван Максимыче! Но столько лет прошло! А с домом так нельзя, следить надо, поддерживать. Живой организьм! Мне он не нужен, твой дом! А вот сад — это да. И вообще — земелька! Ну чтоб расшириться. Дочь у меня, внуки. Поставил бы им здесь избушку — и пусть живут, а?

— Понял, да. Но извини.

Петрович смущенно кашлянул.

— А про Зойку я знаю. Жалко ее! Хорошая баба была, тебе повезло!

— Повезло. Да, мне повезло. Мне несказанно повезло — это правда.

Петрович сунул ему в руку обрывок газеты.

— Здеся мой мобильный. Возьми. Ну, если надумаешь, слышь? Я первым буду — сосед все-таки, а?

— Хорошо. Если надумаю, позвоню. Слушай, Петрович! А ты бы не смог подлатать нашу крышу? Ну куском шифера, что ли? Или на крайний случай — толем прикрыть? Я тебе заплачу.

Петрович сдвинул на затылок кепчонку и задумался.

— А чего? Починю! Мы же соседи!

Александр порылся в кармане и протянул Петровичу деньги.

— Столько хватит?

Тот кивнул, почесал затылок, закурил папироску и протянул ему руку.

— Бывай! Если что, жду звонка! — с какой-то угрозой добавил он и неспешно, вразвалочку, пошел к калитке.