Прощальная гастроль

Он брал ее тяжелый портфель, набитый тетрадями, и они шли гулять. Денег хватало только на пельменную или сосисочную, но их это вполне устраивало. За высоким мраморным столиком, обжигаясь горячими сосисками, макая их в жгучую горчицу, стоявшую тут же, на столе, в стеклянной банке, и запивая все это жидким кофе из котла, они разговаривали обо всем.

Шура рассказывал ей про институт, про последний байдарочный поход по рекам Маньё и Хунге — он тогда был заядлым байдарочником, — про последнюю книгу, которая его особенно потрясла. Про увиденный фильм — «Андрей Рублев» Тарковского. Вот уж талант так талант!

Тася слушала внимательно, перебила только однажды, прервав на середине фразы:

— Шурик! А зачем тебе все это надо?

Он от удивления и волнения глотнул из стакана еще горячий кофе и, чуть не подавившись, глупо спросил:

— Что — это, Тася? Прости, я не понял!

— Ты все понял, не ври! Я про себя и… про нас. Зачем тебе это все? — повторила она. Отведя взгляд и чуть помолчав, тихо сказала: — Разве ты не понимаешь, что это все напрасно? Бес-пер-спек-тив-но? — произнесла она по слогам. — У нас с тобой нет ничего впереди. Нет будущего, понимаешь?

— Почему? — тупо спросил он. — Почему ты так считаешь?

Она сморщилась, словно ее утомил этот дурацкий разговор.

— Да потому, Шура! И не строй из себя дурака! Я тебя старше на тысячу лет! Ты забыл? На целую жизнь, Шура! И в ней столько было дерьма, в этой жизни… А ты еще совсем ребенок, Шурка! Дитя, чистое и непорочное. — И она улыбнулась. — Рядом с тобой должно быть точно такое же дитя — тоже чистое и непорочное! И это будет правильно, Шурик! Справедливо. Потому что так устроена жизнь!

Он ненавидел, когда она называла его Шуриком.

— А если я люблю тебя! — Он хрипло сорвался на крик. — Разве такое не случается? Разве так не…

Она его перебила:

— Случается, да. Но это не для меня. Я так не смогу. Мне будет неловко, стыдно, понимаешь?

— Перед кем?

— Перед собой. Это сначала. А вскоре и перед тобой.

Он стал отчаянно спорить, уговаривать ее, даже настаивать.

Тася молчала, не ответив ему ни разу.

Только когда он заговорил о женитьбе, рассмеялась:

— Замуж? За тебя? Нет, нет, я не про то! Я про другое! Замуж за мальчика, который моложе тебя на шесть лет? Знаешь, как будет все это выглядеть? Нет? Ну я тебе объясню! Засидевшаяся в старых девах взрослая тетка ухватилась за последний шанс! Нет, мне наплевать, что скажут люди! Давно наплевать! Это важно мне, понимаешь? Именно мне! И потом, — она помолчала, — куда ты меня приведешь? — И посмотрела ему в глаза. — К маме и Людке? Или пойдем ко мне? Тебе рассказать, какой там у меня ад? Хочешь послушать?

Он стал ей возражать, снова приводить примеры, настаивать на том, что главное в жизни — любовь. А все остальное — чушь и бред! Какие-то шесть лет! Подумаешь! История знает примеры похлеще! Куда привести — вот уж вопрос! Да вариантов куча!

— Ну например? — усмехнулась она. — Нет, Шура! Вариантов в данном случает нет. Ни одного. Согласна с тобой, главное в жизни — любовь. Видишь, как меня мордой ни тыкали, а все еще верю. Но есть и другое главное! Из чего и состоит жизнь.

Близки они стали примерно через три месяца после бесконечных шатаний по городу — мать и сестра сподобились уехать в Киев к родне. Вот тогда и была у Александра с Тасей неделя почти семейной жизни. Почти семейной — тихой, размеренной, с завтраками и ужинами, с вечерними прогулками в парке, с походами в магазин. И эти семь дней он помнил всю жизнь, считая их лучшими и самыми счастливыми в жизни.

Тася решительно отвергала все разговоры об их дальнейшей жизни. А он упрямо думал: «Ну что ж, подожду! Ждал ведь сколько лет и дождался. Закончу институт, уеду на Север, заработаю. Что-то решу с жильем — в конце концов, разменяем квартиру! Портить жизнь себе я не позволю. Я не Людмила!»

Он был полон оптимизма, светлых планов, наивных надежд. И еще — был полон любви. Захлебывался в любви и нежности к Тасе. Ничего не изменилось, ничего. По-прежнему для него не существовало других женщин. А их было навалом! Студентки кокетливо заглядывали ему в глаза, словно что-то обещая, и загадочно улыбались. Он совершенно спокойно и равнодушно отмечал: «У этой прекрасные ноги. У этой — глаза. А эта — вообще хороша, всем удалась, не поспоришь».

И проходил мимо.

Летом, перейдя на третий курс, он уехал в Удмуртию на заработки. Мечтал купить Тасе новое пальто — старое совсем износилось.

Уехал в конце июня, вернулся в конце августа. Загорелый, окрепший, с мускулистым мужским торсом. Совершенно исчезли признаки юнца — он и сам с удовольствием видел в зеркале настоящего, как ему казалось, мужика и был страшно горд этим. Отрастил бороду — бриться там было несподручно. Борода его, конечно, взрослила.

Мать и сестра ахали и охали, глядя на него. Правда, Людка велела, чтобы «этот дурацкий веник» он тут же состриг.

Но он решил, если не понравится Тасе, то тогда избавится моментально. А Людка и мать тут ни при чем.

Вернулся поздно вечером, звонить Тасе не стал, думал устроить сюрприз. Решил приехать рано утром, чтобы встретить ее перед школой.