Прощальная гастроль

— Мне, Илюшенька, все важно! И вы. И погост. Здесь все мое. А там, у вас, все… чужое. Вот уйду — заберете отца. Он-то поедет! Он не так строптив, как твоя глупая мать!

Александру нравилась Америка — богатая, чистая, красивая, доброжелательная. А главное — очень удобная! Для жизни удобная, для человека. Когда гостили у детей, он все время думал: «И почему у нас так не могут?» Вечный вопрос.

Пару раз он попробовал начать с Зоей разговор об отъезде. Она отвечала коротко и твердо:

— Я тебя очень прошу, не надо об этом. Ну разве нам с тобой плохо? Плохо здесь, плохо вдвоем? И вообще — зачем напрягать детей? Им и так не просто — много работают, выплачивают кредиты за дом и машины. Нет, ты подумай — а тут еще мы на голову свалимся? Ничего себе, а? Возись с нами, как с малыми детьми! Языка мы не знаем и вряд ли выучим. Машину ты не водишь — а там без машины никак. Значит, все будет на них — поездки за продуктами, визиты к врачам. Это объясни, то. Сюда привези, туда отвези. Мы же там будем совершенно беспомощны — хуже малых детей. Нет, нет и нет! Лучше будем наведываться в гости. Гостей легче любить, чем рядом проживающих скучных и недовольных пенсионеров. Подумай об этом, Шура! Хватит с них проблем, ты пойми!

Тогда он все понял — не сад ее держал. Вернее — не только сад. Удерживал ее здесь ее вечный страх быть обузой — а уж родному сыну и подавно. Вечная мысль — только б не в тягость. Только бы не напрягать, не дай бог!

Ну и смирился.

Жили они вполне прилично — вышли на пенсию, полгода жили в деревне, и даже он, городской человек, впервые почувствовал прелесть деревенской жизни — тишина, воздух, лес и грибы. Даже пристрастился к рыбалке. А уж Зоя там развернулась… Привела в порядок огород и сад, перестелили крышу — та была древней, ее еще родители настилали, и давно протекала.

Отскоблили почерневшие стены в избе и даже завели «скотный двор» — с десяток кур и пяток индюшек.

Часто ходили в лес, по грибы и по ягоды. Зоя, конечно, в этом была мастерица — там, где бесполезно и пусто проходил он, она шла следом и подбирала отличные и крепенькие белые.

В августе начинались «закрутки и закатки» — бесконечные банки с соленьями, компотами и вареньем. В избе стоял запах сушеных грибов — сушили, разумеется, в русской печке.

Уезжали поздно и тяжело — вернее, Зоя уезжала тяжело. В последние перед отъездом дни ходила по дому и тихо вздыхала.

А Александр торопился в Москву — скучал по городу, по городскому шуму, даже по запахам города: пыли, горячих шин. Возможно, не самым приятным, но точно родным.

Договаривались с соседом, чтобы отвез. Машину загружали «по горлышко». Александр ворчал:

— А кто все это съест? Нет, ты мне скажи! Не отправишь же ты все это туда, в Кембридж?

— Я бы отправила, — грустно вздыхала жена. — Но кто же возьмет и кому это надо?

* * *

Тасю Александр никогда не забывал. Конечно, с годами вспоминал все реже и реже, это понятно. Но в день ее рождения всегда ездил на кладбище. Всегда, каждый год. И, разглядывая ее фотографию на дурацком и пошлом эмалевом медальоне, где она — вот чудеса! — была почти живой и очень похожей на себя, всегда ловил себя на мысли, что так и не забыл ее, не вычеркнул из сердца окончательно и навсегда.

И это — несмотря ни на что! Вот что было удивительно.

* * *

В их доме именно Зоя считалась здоровым, сильным и крепким человеком. Он, как и всякий мужик, любил покапризничать при любой, самой незначительной хвори. При банальном насморке сразу скисал и укладывался в постель. Она посмеивалась над ним, но ухаживала на полном серьезе.

Ни разу не устыдила, не упрекнула.

А уж если случалось что-нибудь посерьезнее, тут уж он отрывался по полной — стонал, закатывал глаза, требовал и капризничал от души.

Она снова — сплошное терпение. Нет, пару раз, конечно, срывалась: «Ну что ты, в самом деле! Давай-ка взбодрись!»

Именно он считался в доме человеком с проблемами, с тонкой организацией и с кучей болезней — язва (Зоиными, кстати, усилиями давно зажившая — она самоотверженно поила его картофельным соком, заваривала семя льна, пичкала его алоэ с медом), возрастной простатит — а у кого, простите, в таком возрасте его нет? Давление поднималось, здесь помогал сок калины. «Все не так страшно», — уверяла Александра жена.

Она ничем не болела. Ничем и никогда. Или он просто не замечал? Или она ловко скрывала? Но ведь не жаловалась, а?

А вот слегла именно она. Усмехнулась: «Дряхлое дерево долго усыхает и долго скрипит. А вот крепкое…»

Диагноз свой поняла сразу. Заглянула ему в глаза и спросила:

— Да? Ну я так и думала! Да ладно, ничего страшного. Как-нибудь вылезем!

Врач сразу предупредил:

— Поздновато. Есть шанс, но небольшой. Совсем небольшой. Из положительного только одно, и это одно крайне важно. Зоя Ивановна — боец! И большой оптимист. С ее силой духа! Думаю, — онколог тяжело вздохнул и отвел глаза, — еще немного протянем. Здесь важно желание человека, его стремление жить. Очень важно, да.

Но когда Зоя поняла, что это — почти всё, что шансов почти никаких, то все-таки скисла.