Прощальная гастроль

И глаза живые — карие, с еле заметной, только на солнце, желтинкой. И очень смуглая кожа. «У меня цыгане в роду, — смеялась она. — Что, не веришь? А, испугался! И правильно — у них в крови непокорность. И еще — вечное беспокойство!»

Шаг у нее был широкий, размашистый, смелый. Как-то в столовой она перехватила его удивленный взгляд, но не смутилась.

— Много ем? Да, так привыкла! У нас если не поешь — какой из тебя работник? Сил ни на что не будет. А вообще-то много, да. Девчонки сидят на диетах, а я… Они даже орут на меня, честно! — Она засмеялась и посмотрела на него озорно. — Да, орут! Ты нам мешаешь худеть! Это вечером, когда я нажарю картошки на сале. Запах стоит… А эти дурынды яблоки грызут и страдают!

Он улыбнулся:

— Да ешь на здоровье! Тебе даже… идет! В тебе есть какая-то сила. Сила жизни, вот! — выпалил он и смутился.

А Зоя, посмотрев на него абсолютно серьезно, кивнула:

— Да. Сила есть. Сила жизни. И еще — вот! — Она закатала рукав кофточки и напрягла руку. Кивнула на крепкий бугорок на плече: — Видишь? Вот то-то! Если чего, могу и в глаз.

И они рассмеялись.

Предложение Александр сделал через года полтора, поняв, что жить без нее он, в общем-то, не хочет. Привык к ней. С ней было спокойно, хорошо, уверенно как-то. Она не терзала его, как Тася. Впрочем, терзала Тася в первую очередь себя. Именно себя.

С Тасей было тревожно — всегда тревожно. Это придавало какой-то острый вкус их отношениям, но этот вкус был и горьким, и беспощадно-обреченным, что ли.

* * *

После его предложения Зоя не кокетничала, сразу кивнула:

— Ну слава богу, сподобился. А я уже почти потеряла надежду!

С чувством юмора у нее было прекрасно.

— Я люблю тебя и, конечно, согласна! Я хочу родить тебе двоих-троих детишек. Или четверых! Что, испугался? — засмеялась Зоя.

— А потянем? — улыбнулся Александр. — Вот я сомневаюсь. В себе сомневаюсь, не в тебе.

— Ну я же буду с тобой! — легко ответила она.

И в эту минуту он понял — она будем с ним, да. Всегда, в любых обстоятельствах. При любых, как говорится, раскладах. И никогда не стушуется, никогда не дрогнет, никогда не предаст.

Собственно, так и было всю их долгую и совсем непростую семейную жизнь.

Он терялся — она держалась. Он хныкал — она успокаивала. Он впадал в панику — она была кремень. Всегда. Успокаивала, поддерживала, утешала. Не ныла, ничего не требовала. Ее все устраивало — отсутствие денег, когда он потерял работу и не мог устроиться почти два года. Сказала — так, значит, так. Не война — проживем. Взяла полторы ставки, крутилась как могла. Бегала к старушке в соседний подъезд — готовила, прибиралась, — и это после работы. Платила ей дочка старушки — хорошо платила. Сначала. А потом деньги кончились — муж ушел, что ли? И тогда Зоя продолжала ходить к старушке бесплатно. «А как я теперь ее брошу? Она же привыкла ко мне! Да и что тут такого — забежать в соседний подъезд подмести, постирать и сварить суп?»

Александру было стыдно. Очень стыдно. Но понимал: как она сказала, так и будет. И бабульку она не оставит, не бросит — сколько ты ни пыли.

Ни троих, ни четверых детей не получилось. Получился один. «Зато какой!» — говорила Зоя.

Илья, сын, и вправду был удачный. Хорошо учился, много читал, занимался в кружках, бегал «на спорт». И везде были успехи. Никто и не удивился, когда он легко, без запинки, прошел в Бауманку. А конкурс там был ого-го!

Женился рано, на втором курсе, на девочке-болгарке. Пенка, так смешно звали невесту, вполне соответствовала своему имени — «камень», «скала». Смешная и очень серьезная девица. Впрочем, другие там не учились — все фанаты, все умники, все будущие светила, почти гении.

Она была, пожалуй, еще серьезнее их серьезного сына. Умница невероятная! Два года сын с женой жили вместе с ними. И ни одного скандала! Зоя поставила сразу, обозначив границы:

— Вы только учитесь! А я справлюсь со всем. Мне к хозяйству не привыкать.

Закончив институт, Пенка быстро защитилась и стала публиковать научные работы. А в конце девяностых, когда в стране был полный и безнадежный бардак, получила приглашение в Массачусетский технический университет. Илью, конечно же, пригласили тоже. И все-таки «паровозом» была Пенка.

Да и сам Илья говорил:

— Она куда способнее меня, пап! Честное слово!

И кажется, был от этого счастлив. Что это — отсутствие честолюбия? Да нет, вряд ли. Просто он любил жену, восхищался ею, гордился.

* * *

Дети уехали, и дом опустел. Через пару лет начали звать к себе. Но Александр с Зоей отказались — здесь их дом, здесь могилы родителей.

— Здесь Москва, театры, наша деревня, любимый дом, лес, сад. Посадки и мой огород! Да-да! Что вы смеетесь? — сердилась жена. — Я человек деревенский, и меня все еще тянет к земле.

Сын горячо спорил с матерью:

— Что, здесь нет лесов? Озер или рек нет? Березок и елок? Здесь всего этого навалом, мам! Ты только присмотрись! А ты не хочешь, я вижу! Здесь мы, твои дети. В конце концов, твои внуки! Тебе что важнее? Все мы или, прости, деревенский погост?

Зоя не обижалась — она вообще никогда не обижалась.

И тихо ответила: