Прощальная гастроль

Нет, не плакала, не задавала вселенной вопросы — зачем? почему? в чем нагрешила? Не капризничала. Просто ей все стало неинтересно. Утомительно стало, когда почти известен конец — лучше уж побыстрее.

И конечно, боялась страданий — не из-за себя, из-за него. Все приговаривала:

— Лишь бы тебе не досталось! Лишь бы не мучить тебя!

В который раз он удивлялся — нет, поражался! — ее стойкости и отсутствию эгоизма. Даже в такой ситуации она думала о других.

Илье говорить категорически запретила:

— Только попробуй, из дома уйду. Он не может помочь, так зачем его тревожить, зачем мучить?

Нет, в чем-то права. Но как же так? Правильно ли это? Ведь сын тоже имеет право хотя бы знать, что происходит. Александр ему про диагноз не рассказал, а вот приехать попросил:

— Мать хандрит, плохо себя чувствует. Да нет, ничего страшного! Честное слово. Возраст, сынок. А как ты хотел?

— Я хотел, чтобы вы приехали, чтобы мы были рядом! — жестко ответил Илья. — И тогда все было бы проще! Вот чего я хотел!

«Проще, — подумал Александр, — или тяжелее. Для вас». Илья приехал за месяц до Зоиного ухода. Она была уже совсем плоха, почти не вставала, но тут встала, попросила вызвать парикмахера и маникюршу. Впервые в жизни — на дом.

Он сбегал в соседнюю парикмахерскую и, все объяснив, договорился с девочками.

Пыталась что-то приготовить, но сил не хватило. Тогда он купил все готовое. Илья у них человек неприхотливый. Пенка тоже не из кулинарок — едят просто, без затей, почти не замечая того, что едят.

Сын все понял, хотя Зоя держалась. Держалась изо всех сил. Он рвался что-то сделать, звонил в Америку друзьям, писал письма в госпитали. Пока Зоя его не остановила:

— Не суетись, сынок! Все будет так, как должно.

И Александр впервые увидел, как его сильный, мужественный взрослый сын разрыдался.

Зоя взяла Илью за руку. Александр вышел из комнаты, чтобы они попрощались. Мать и сын. Самые близкие люди. Сейчас им не нужно мешать.

Илья уехал. А Зоя ушла почти сразу после его отъезда. Кое-как продержалась неделю, и те последние крохи жизненных сил, которые ее удерживали еще на этом свете, сразу исчезли, испарились, как испаряется влага на стекле после дождя. Теперь она не вставала. Совсем.

Александра она попросила:

— Ты, Шура, только меня не трогай! Все же понятно. И никого не зови. Дай мне уйти спокойно. Пожалуйста.

Он все исполнил. Никаких врачей, никакой родни. Никаких известий и новостей. Илья звонил ежедневно, но Зоя трубку брать отказалась.

Александр понял: храбриться больше сил нет, а пищать еле слышным ослабленным и «мертвым» голосом — зачем?

Лишняя боль сыну.

Накануне Зоиного ухода — оба понимали, что уже близко, уже вот-вот — она попросила Александра посидеть возле нее.

Обычно в последнее время гнала: «Иди ради бога! Мне одной легче». А здесь попросила:

— Шура! Сядь, пожалуйста, рядом.

Он взял ее за руку. Она дремала. Теперь она вообще постоянно дремала, и было непонятно, где она — там или здесь. Скорее всего, на переходе. На переходе, на стыке двух миров. Немного здесь, немного там.

Между «там» и «здесь» — наверное, так.

Он с тревогой вглядывался в ее лицо — слава богу, оно было спокойно и безмятежно. Никакой боли, никакой тоски. Это было другое лицо, не Зоино. Ее лицо всегда было милым, серьезным или смешливым. Но всегда очень живым. А здесь… Не маска, нет! Просто лицо человека, который… готовится. Который… готов.

Покой, умиротворение, вечная тишина… Это она с лихвой заслужила.

К половине первого Зоя очнулась — чуть приоткрылись глаза, дрогнули ресницы.

— Шура, ты еще здесь? Иди спать, дорогой.

Он кивнул. Затекла рука, болела спина, гудели ноги. Очень хотелось лечь на кровать, вытянуться, закрыть глаза. Отдохнуть.

Так он и сделал. Правда, постель не разбирал и одежды не снял — мало ли что? Вдруг? Например, понадобится «Скорая помощь».

Проснулся через пару часов. Глянул на будильник и вздрогнул — было полпятого утра.

Быстро вскочил с кровати и бросился в Зоину комнату.

Понял, как только приоткрыл дверь, — ее больше не было. Всё.

Тишина стояла такая, что ему стало страшно.

«Все кончилось, — подумал он. — И как страшно тихо! Нет ничего — даже ее дыхания, ее тихих стонов. И Зои тоже нет».

Александр подошел к ней. Она подготовилась к уходу — даже руки, бледные, истонченные, почти прозрачные, лежали поверх одеяла, сложенные крест-накрест — так, как и следовало. Он сел на стул возле кровати. Даже глаза закрыла — никого не беспокоить, никому не причинять хлопот.

Он просидел так долго, часа три или больше. Время летело незаметно — только за окном сделалось совсем светло и весело расчирикались воробьи. Солнце набирало яркость и тепло, по асфальту стучали чьи-то каблучки, и громко капризничал ребенок, не желая идти в детский сад.

Александр очнулся, погладил Зою по руке и вышел из комнаты.

Теперь надо было заниматься делами. Вот ведь слово-то, а? Ему стало нехорошо — замутило, закружилась голова и стали ватными ноги.

Он распахнул кухонное окно, и в него с новой силой ворвались запахи и звуки жизни.

«А я живу», — мелькнуло у него в голове. И ему стало стыдно, неловко.