Прощанье с Родиной (сборник)

— Яйцо ты, а не лицо, — скривился Скруджев.

— …и для начала хотел поблагодарить вас за то, что вы не наложили вето на проведенный им через Думу закон о том, что теперь в новогодние праздники страна всегда будет не работать ровно десять дней, и каждый житель ее теперь вечно будет получать на Рождество жареного гуся.

— Постой-постой, как это «проведенный им», когда его из Думы давным-давно выперли?

— У Бориса длинные руки, — многозначительно сказал Дмитрий и вдруг неожиданно не удержался от фрондерства: — И во многом руки эти — конструктивные, а мысли отражают чаяния народные…

— Выгнать и тебя, что ли, на фиг? — глядя на него, вслух раздумывал Скруджев. — Да уж больно ты честен, хоть и глуп. Пшел и ты домой есть гуся! С Новым годом, с Новым счастьем! Привет семье!

— А нельзя ли нам после Нового года немножко прибавить демократии? — вдруг неожиданно для Скруджева попросил его собеседник. — А то все кому не лень про нас говорят, что мы скоро будем как Северная Корея.

Но лишь потемневший экран был ему ответом.

Однако Митя не загрустил. Он пока еще был молод и полагал, что мы все когда-нибудь увидим, как Чехов, небо в алмазах.

А мы его и увидим. Как Чехов. Разве кто-то в этом сомневается?

— Вздор! Чепуха! — снова повторил Скруджев, оставшись в одиночестве. — Хватит, как говорится, сопли жевать. Им ведь чем больше делаешь хорошего, тем больше получаешь от них кусков дерьма, от этих бандерлогов. Гусей жрать, винище трескать, десять дней ни хрена не делать, и чтоб им еще зарплату повысили «до пристойного европейского уровня»! Европейцы гребаные! Ну, почему, почему же такое случилось, что в нашей стране, которая некогда являлась империей от моря до моря да и теперь насчитывает более двадцати четырех миллионов жителей, имеется лишь один честно работающий человек, и этот человек я? Все остальные в большей или меньшей степени ворье, коррупционеры, стяжатели, развратники, в лучшем случае — дураки. Вот будут все эти дни сидеть и пялиться в свой «зомбоящик», где мною специально для них разрешены на эти дни умеренные пошлость и бездуховность, лишь время от времени перемежаемые проповедями святейшего пастыря о. Станислава Кундяева, бывшего поэта, да исполнением Государственного гимна на его слова восемь раз в сутки. Кундяев, между прочим, тоже хорош батюшка, мля! Опять в какой-то скандал влип — не то с золотыми часами, не то с паленой водкой. С кем только не приходится работать! Но об этом позже, позже! Или никогда. Утро вечера мудренее!

И он, как Наполеон в шинель, завернулся в медвежью шкуру, собираясь предаться Морфею.

А в это время на улицах столицы было диво как хорошо! И вовсе даже не все люди «трескали винище», неправда это! Многие граждане катались на коньках, сочиняли к новогоднему застолью стихи и шарады, дамы прогуливали собачек, мужчины несли на себе груз новогодних елок, «шестидесятники» во предвкушении обильного ужина мурлыкали себе под нос песню своей юности «Возьмемся за руки, друзья», дети помогали им переходить через дорогу и получать пенсию в банкомате…

Куплет второй. «Призрак бродит по пространству…»

— Вздор! Чепуха! — снова бормотнул Скруджев, засыпая, но внезапно насторожился.

Ибо все пространство каморки вдруг запульсировало, зафосфоресцировало, заискрилось, и на Скруджева вдруг уставилась густобородая — мы бы сказали рожа, если бы это не было всему миру до боли и рези в глазах знакомое лицо, в котором Скруджев тут же признал стесанные черты основателя некогда самого правильного в мире учения, которое молодой и старый Скруджев изучал всю жизнь да так и не понял, о чем там, собственно, идет речь, в этих мудреных книгах Карла Маркса.

Волосы «Марксовой» бороды странно шевелились, цвет лица у призрака был тускло-зелен, а широко раскрытые глаза смотрели совершенно неподвижно, хотя один из них ухитрялся при этом лукаво подмигивать Скруджеву. Который, как мы это сейчас увидим, был вовсе не из робкого десятка.

— Фули надо? — прямо спросил он классика, пытаясь унять внезапно охватившую его нервную дрожь.

— Чтоб ты не повторял моих ошибок, — медленно и гнусаво заговорил пришелец. — Я тоже думал, что самый умный и честный на свете, а оказалось все совсем наоборот.

— В каком это смысле «наоборот»? — насторожился Скруджев.