Прощание с ангелами

Да, только этого она и хотела, ничего больше. Мог бы и сам сбегать за Францем, раз он такой нервный. Он начал с грубости, и она ничего не смогла объяснить ему. А когда он и вовсе сделал вид, будто его это не касается, будто ему безразлично, что произошло между ней и Францем, она тем более не смогла. Ничего ведь и не произошло. Вот только Франц на уроках глядит в ее сторону, а после уроков провожает домой. Но что ей делать, не гнать же его?

«Ирес, я должен тебе что-то сказать».

«Не надо, Франц, не говори».

Он и так уже все сказал. Гораздо понятней, чем словами.

«И все-таки я должен сказать».

«Ну, раз должен…»

«Если бы не ты, я бы уехал обратно».

Напрасно он ей это сказал. Только все запутал. Значит, он остается здесь, потому что она здесь. Но ведь я не люблю тебя, Франц. Любить, положим, люблю, но не так. Не так.

— Скорей, уже идет! — крикнул Берри, указывая на трамвай, и побежал со всех ног. Ирес бросилась за ним, но потеряла одну сандалию, нагнулась, ухватила и ту и другую за серые ремешки и босиком припустила за Берри.

Даже на площадке трамвая они не начали разговор, которого оба ждали.

«Что мне делать, Берри? Если я скажу ему правду, он уедет. Если солгу — останется. Без лжи не обойдешься».

— Старик, — начал Берри, имея в виду своего мастера, — все время силится доказать, что я ничего не стою. Сдается мне, он нарочно покупает разные книги, чтобы выискивать в них вопросы, которые можно задать мне.

— Покупай тоже.

Эта мысль ему в голову не приходила.

«Что такое полимеризация?»

«А теперь скажите мне, какое значение имеет кибернетика для современного химического предприятия».

Берри не без удовольствия вспоминал этот поединок и в неожиданном задоре вдруг соскочил с подножки, когда вагон замедлил ход перед остановкой, и потом снова прыгнул на площадку.

«Ты ведь мужчина».

На Ирес это не произвело впечатления, она вроде бы ничего не заметила.

— Давай пойдем домой берегом, — сказала она.

Они пошли почти тем же путем, которым Ирес ходила с Францем. Мог бы хоть теперь заговорить, подумала Ирес.

— Покатаемся на лодке?

— Вы что, сговорились?

Ей не следовало так отвечать, но уж больно одинаково они спрашивают. А Берри, болезненно чуткий ко всему, что касалось Ирес и Франца, сразу смекнул, о чем она невольно проговорилась. И ему расхотелось кататься на лодке. И вообще все расхотелось. Лучше уйти домой. Остаться одному.

— Ты ведь хотел мне что-то сказать. Что-то важное.

— Ну, не такое уж важное.

Придется заговорить первой, он не станет начинать. Она не знала только почему — от обиды и самомнения или из боязни и нерешительности. И ложь останется между ними, если она сейчас не заговорит. Берри будет снова изображать равнодушного, Франц будет по-прежнему думать, что она его любит, и скажет: я остаюсь здесь только потому, что здесь живешь ты. Но у нее нет больше сил выносить ложь. И нет сил сосредоточиться на уроке.

«Ирес, что с вами происходит?»

«Ирес, вы не заболели?»

«Ирес, это граничит с неудом».

В классном журнале у нее уже стоит замечание — за уход с уроков без разрешения.

Но она почувствовала, что непременно расплачется, если сейчас заговорит. Поэтому она молча и напряженно продолжала идти рядом с Берри, глядя перед собой остекленелым взором.

Вот река скрылась из глаз, они взобрались по склону и, перепрыгнув через узкую канавку, углубились в липовую аллею. Берри вдруг изо всех сил стиснул ее руку. И тогда она сказала:

— До чего же ты глупый.

ДЕРЗАНИЕ

1

«Порой, — писал Макс, — к моим мыслям примешивается странное любопытство: а подтвердится ли однажды справедливость того, что я узнал о боге, будучи студентом и позднее теологом?»

Не следует заходить так далеко и публично признаваться в собственных сомнениях. Люди снова и снова будут попрекать его этой главной слабостью. Он сам у себя выбивает оружие из рук. Да и вообще согласие участвовать в публичном обмене письмами представлялось ему теперь опрометчивым. Фон Халлер втравил его в эту историю, которая — что можно предсказать уже теперь — едва ли кончится для него добром. Зато Халлер добился чего хотел.

«Прогрессисты трубят атаку».

О газете Халлера снова заговорили, на нее ссылались на телевидении, на радио, даже в бундестаге. У Халлера великий нюх на рекламу. А он, Макс, со своим легковерием, своей наивностью позволил завлечь себя слишком далеко и оказался в числе проигравших.

Он вытащил лист из машинки, вложил новый и начал с цитаты.

«Проклятие наших дней состоит в том, что те, кто молятся, не думают, а те, кто думают, не молятся».