Прощание с ангелами

— Должен умереть человек, — сказал Макс, — чтобы семья собралась вместе. Сколько же людей еще должно умереть, покуда соберется все человечество?

«Все мы чада Христовы».

Томас подумал, что из их семьи Макс больше других достоин жалости. Анна всегда простодушно жила мгновением, стремясь к исполнению своих желаний и проявляя редкостное бездумие в выборе средств, жаль только, что это бездумие не помогло ей избегнуть подобного конца. Зная ее, он не мог поверить, будто она предпочла смерть из душевного величия. Нет, скорей всего, она пала жертвой мелочного смятения. Смерть ее доказала ему, что в конечном счете она была глубоко несчастна и страдала от раздвоенности. Но именно в конечном счете, ибо она обладала способностью к самообману. А Макс, по мнению Томаса, вообще никогда не наслаждался счастьем. Трагедия его жизни заключалась в противоречии между рациональным и иррациональным. Он был преданным рыцарем ясной и четкой мысли, а тем не менее встал под знамена потустороннего. Томас полагал, что Макс в жизни своей не был счастлив и никогда не будет.

«В нашем расколотом мире каждому надлежит идти тем путем, каким он способен идти, удерживая живое воспоминание о минувшей войне, трепеща перед новой, не получая ответа от бога, который хранит зловещее молчание, предоставляя человеку собственноручно одолевать свою судьбу».

Вот что написал ему Макс в одном из последних писем.

— Смерть Анны не поможет нам собраться вместе, — сказал Томас, — скорей она несет в себе разъединяющее начало. Мы еще отчетливее сознаем отчуждение, вторгшееся между нами. И вообще я не верю, что смерть помогает людям собраться вместе.

— А не вы ли провозглашаете необходимость жертвоприношений? Все во имя светлого будущего!

Томас в последнее время чутко улавливал все оттенки. Это «вы» никак не соответствовало идее сближения человечества.

«Общенемецкая семья, по крайней мере у могилы, воздает себе последние почести. Бог в помощь, дорогая сестра, да будет тебе земля пухом. Сегодня же вечером я снова вернусь туда, а в день всех святых я пошлю тебе венок через фирму «Флёроп».

Саркастическое настроение охватило Томаса ни с того ни с сего. Он противился как мог.

— Пошли, — сказал он и повернулся. Макс последовал за ним.

С первой минуты их свидания в Лоенхагене между ними как невысказанный вопрос встало: «Что будет с мальчиком?» До сих пор ни один из них не произнес этого вслух. Но каждый ждал ответа.

«Ты не вправе приказывать Францу уехать отсюда. Какое у тебя вообще право на мальчика?»

«У меня? Никакого. Я по недомыслию упустил свои права. Но и у тебя, Макс, их не больше. Будь они у тебя, вы бы воспользовался ими уже десять месяцев назад. Итак, не будем толковать о твоих или моих правах. Подумаем лучше о том, где для Франца открываются лучшие возможности».

«Знакомые штучки: у социализма лучше не только экономическая система, но и люди».

«Ни одно государство, ни одно общество не может сказать, что у него люди лучше. Лучшими могут быть только возможности для развития людей».

«Лучше — это не обязательно значит: хорошо».

«У нас слишком мало времени, Макс, чтобы заниматься софистикой».

«Важен внутренний выбор человека, а не географический — Халленбах или Лоенхаген».

«Не обманывайся, Макс. Вам здесь нечего предложить Францу. У него вся жизнь впереди, лет пятьдесят, а то и больше. Кому ты доверишь его? Людвигу? Гансу? Себе? Тебя он ценит. Может, даже любит. Но до каких пор? Он и сейчас уже не верит в то, во что веришь ты и от чего никогда не сможешь отрешиться. Тебе пришлось бы изменить все свое мировоззрение, а для этого у тебя нет ни сил, ни желания. Да тебе и незачем что-либо менять. Ты призван завершить свой жизненный путь так, как ты его начал. Но конфликт между вами обоими будет становиться все острей и острей. Ни у кого на свете не хватит широты душевной, чтобы не заставлять человека, ему близкого, смотреть на мир так же, как смотрит он. Я вижу, ты колеблешься. Ты всю жизнь колебался. И под конец ты либо погубишь душу Франца своей нерешительностью, либо сделаешь его своим врагом».

Они прошли мимо часовни, перед которой уже собирались люди для новых похорон.

— Каждую минуту на земле умирает человек, — сказал Макс.

— И каждую секунду рождается новый, — парировал Томас.

4

Повернув голову и открыв глаза, Ханна увидела Франца возле своей кровати. И такое волнение охватило ее, что Франц испугался, как бы она не задохнулась. Он вызвал звонком сестру. Но когда сестра вошла, Ханна помотала головой и подняла свою тонкую руку. Сестра бросила Францу взгляд, и он сразу понял: никакого возбуждения. Она очень немногое может вынести. Потом их оставили вдвоем.

И это Ханна: красноватое, шелушащееся лицо, воспаленные глаза без ресниц, кривые, бессильные пальцы — как у столетней старухи, и все перешибающий ужасный запах.