Прощание с «Императрицей»

Но тут, пробороздив каретными, отчаянно крутящимися колёсами саманную ограду и увлекая за собой груды глины и камня, грохнулась прямо перед стариком странная повозка – точно бомба взорвалась, как в бытность под Севастополем. Полетели картечью во все стороны какие-то железяки, пар с носа ландо взвился пороховым облаком. И, наконец, вывалился на землю под распахнутую лаковую дверцу человек – хоть кто-то, кто мог бы дать разумное объяснение сказочному происшествию.

Тем более такой человек, – облегчённо перевёл дух древний Макал-ага.

В табачно-зеленоватом военном мундире на британский покрой (на немецкий, ага ошибся по привычке Крымской войны), с накладными карманами, с фанерным футляром бинокля на груди, перекрещённой портупеей. Со странным ружьём в мёртвой хватке рук – пороховой рожок, что ли, вставлен в кремнёвый замок?

Но живой – вот и зашевелились густые косматые брови, будто отыскивая папаху, привычно нахлобученную на них, вот и задрожали густые, по-девичьи загнутые, ресницы.

Значит, это был всего-навсего автомобиль, о которых говорил учёный Сертаб-ага, а вот это уже значит…

Следующего героя Апокалипсиса мудрый Макал-ага провожал взглядом, уже сидя на пятках и с подобающей флегмой свидетеля Сотворения.

С оглушительным, но удушливо-прерывистым кашлем он пролетел прямо над головой – так низко, что даже старчески-подслеповатый ага различил стыки гнутой фанеры на днище и клёпки на поплавках, и уж тем более – круги неприятно знакомых колеров на крыльях аэроплана!

Совершенно точно опознал теперь почтенный Макал-ага вторую производную от виденного в том же Севастополе воздушного шара. Да и Сертаб-ага показывал в газете. Как не узнать? Вот только там, на чёрно-белой картинке, не было такого кудрявого серого шлейфа, – будто распотрошённый мешок овечьей пряжи просыпался с борта машины да застрял на стойках и рвался теперь густыми волокнами.

Тяжело загребая растопыренными поплавками и лодочным днищем, аэроплан скрылся за красно-коричневыми покатыми крышами «ете махали» – дальнего квартала, что от горной речки Айсу взбирался в предгорье бурыми валунами домишек, такими же, как скалы, разве что казавшимися тесаными и связанными между собой лесенками узорчатых деревянных террас.

«Европейская машина, – отметил Макал-ага. – Исчезла из виду как раз восточнее мечети, прямо за минаретом Абдель-Керима».

Но ага уже был занят составлением приветственного обращения к офицеру, который на тот момент встал, держась за помятое крыло автомобиля.

Нахлобучив тюрбан, собранный в подобие головного убора, и приосанившись, насколько позволяла старческая заскорузлость, Макал-ага произнёс торжественно:

– О, храбрый воин…

– Ну, ты и сука! – не то ошеломлённо, не то восторженно процедил штабс-капитан Иванов минутой ранее, когда поднял голову с колен. Загнал его на днище оглушительный хлопок, пробившийся через кожаные наушники шлема, точно по ушам с хулиганской ловкостью врезали с двух сторон ладошками.

Вроде же, как говорится, только что «ничто не предвещало»? Хоть и не слишком удачные, но очень уж близкие попадания «зажигалок», сброшенных с аэроплана, загнали турецкого пулемётчика на заднее сиденье, а может, и вовсе сбросили с подножки авто. И тут (вдогонку, что ли?) дал очередь лихой янычар, и теперь плоской канистры расходного бака по правую сторону не было и в помине.

Хорошо ещё, что случилось это на скорости, близкой к падению: бак в то же мгновение унесло вместе с клубом пламени. Но плохо, что унесло его вместе с обоими верхними крыльями и частью хвостового оперения, сложенного на манер китайского воздушного змея. Так что теперь то, что тут осталось у них от проектного «Григоровича 9М», опять «набирало скорость, близкую к падению».

Кирилл повернул голову в сторону наблюдателя.

Несмотря на напряжение, будто наложившее на обычно румяное лицо Тютюнника гипсовую посмертную маску, в целом держался Лука молодцом. Просто пожал покатыми плечами с погонами прапорщика на куртке. Даже натянуто улыбнулся, показав пальцами – два, потом один. Дескать: «Был биплан, теперь моноплан…»

Кирилл улыбнулся в ответ, показал большим пальцем вверх, на захлёбывающийся в голодной жадности мотор с последними каплями топлива в бензопроводе, и провёл ладонью по горлу и вперёд: «Планируем».

Лука снова пожал плечами. Им и незачем было тратить, возможно, последние секунды жизни на обсуждение очевидного: хвостовых элеронов нет, подъёмной тяги без верхних крыльев – практически тоже нет.

«Так что планируем, – подумал Кирилл по въевшейся привычке к сарказму, – это в данном случае описание падения, а не полёта…»

И теперь его прозвище Иванов-Падучий будет заслуженным совершенно. А то ведь, по правде сказать, и там, у Зунгулдака на «F.A.V.», и на германском «Taube» в Курляндии, и даже тогда, на британском «Sopwith» под Севастополем, – все эти славные для лётчицкой биографии эпизоды следовало называть вынужденными, но только посадками. Зато вот теперь по всем законам драматического жанра и аэродинамики – с ветерком и полымем падаем…