Прощание с «Императрицей»

Мичман Василий Иванов за три четверти года со времени памятной и самой трудной вылазки к Босфору выходил на боевые задания на «Крабе» ещё шесть раз. На скрытную постановку мин – четырежды, и все разы достаточно удачно. А дважды и не слишком эффективно – исполняя внешне логичную, но на самом деле неудачную идею кавторанга Клочковского использовать подводный минзаг в качестве обычной рейдовой подлодки.

Большое время на погружение и малая скорость подводного хода, теснота отсеков и, как следствие, непродолжительное время пребывания под водой превращали боевое дежурство в пустую трату времени и сил. Во второй такой выход Клочковский сам пошёл с минным заградителем, хотя пользы от его присутствия было меньше, чем если бы он оставался на базе и руководил боевыми подлодками. Но, во всяком случае, он убедился в неправильности своего прошлого решения, провожая взглядом в перископ, а затем глядя в бинокль из рубки после всплытия и жадно глотая свежий холодный воздух, на быстро удаляющийся турецкий конвой с двумя изрядными транспортниками. Конвой, на дистанцию торпедной атаки которого «Краб» выйти не успел, несмотря на все старания и чёткую работу и командира, старшего лейтенанта Льва Феншоу, и всей команды.

А вот «Нерпа», или «Морж», или даже не такой новенький «Скат» непременно бы успели, – что и доказывали неоднократно.

Мичман Васька выглядел уже настоящим морским волком, даже вроде как немного подрос и стал чуть пошире в плечах. Встрече с братом он конечно же обрадовался, даже чуть не припустил бегом, когда всё ещё немного прихрамывающий высокий лейтенант появился на пирсе подлодок в Южной бухте. Но всё же сдержался, даже козырнул, прежде чем броситься Вадиму на шею.

– Ты чего такой смурной? – наконец спросил лейтенант Иванов у мичмана Иванова, когда первая порция восклицаний и обмена вопросами исчерпалась и братья уселись тут же, на пирсе, на четырехметровую сигару торпеды, предназначенной на погрузку в «Тюленя», готовящегося к выходу в море.

– Да это всё из-за «Живучего»…

Вадим тоже посуровел – совсем недавно у них была с «Живучим» совместная боевая работа у побережья Лазистана; многих из тех, кто погиб при взрыве или захлебнулся, не успев выбраться из камнем ушедшей на дно кормовой части переломленного напополам эсминца, как и почти всех из немногих спасённых после взрыва он знал лично.

Но сказал только:

– Война… И они погибли буквально «за други своя».

Василий сурово, непривычно по-взрослому бросил:

– И прямо у родных ворот.

Эсминец «Живучий» шёл головным в охране крейсера «Кагул» и линейного корабля «Императрица Мария», возвращавшихся в Севастополь из шестидневного рейда у берегов Анатолии. Взрыв произошёл на траверзе Камышевой бухты; корабль переломился, причём кормовая часть быстро затонула, а носовая часть некоторое время ещё виднелась над водой. Погибло почти пятьдесят человек, больше половины команды…

– Обидно и странно, – согласился лейтенант Иванов. – Входные фарватеры в Севастополь протраливают регулярно. И мимо рейдового дозора проскользнуть никому не удавалось.

– Так и я ж об этом! – воскликнул мичман Иванов. – Вчера наши перехватили и расшифровали радиограмму немчуры. Оказывается, у них теперь тоже есть подводный минный заградитель!

– Вот тебе и отмена налёта на Варну…

Василий не сразу понял реплику брата. А когда понял, подсыпал ещё морской соли на рану:

– Наши ещё и номер его расшифровали. Вроде «ЦС-15». Это что, их в Варне уже пятнадцать штук набралось?

– Это вряд ли. У них сквозная нумерация по всем типам судов, по вводу в состав Кригсмарине. Так что остальные номера могут быть и на Балтике, и в Северном море, и в Средиземном.

– А наш «Краб» пока что остаётся один-одинёшенек, – с явным огорчением сказал Василий. – На все Российские флота, я так слышал. Ну почему немцы по нашему примеру их невесть сколько уже понастроили, а наши ждут чего-то?

– Не ждут, а не успевают…

Варя

Петроград. Литейный. Задворки патронного завода

Голоса уже рядом, а, значит, сразу за поворотом с лаковой химерой на столбике перил встретится…

Однако Варвара не вступила в привычный жёлтый прямоугольник света на плитке лестничной площадки. Остановилась и даже отступила ступенькой вниз. Бровь удивлённо поползла на выпуклый фамильный лоб от услышанного. Говорил англичанин Прайс:

– Вы мне сейчас нужны как никогда, милый Боря! Не хочу даже мысли допускать о вашем отказе!

Слова, произнесённые с неловкостью подстрочного перевода и памятным акцентом, остановили её, как нежданный шлагбаум ночное авто. Только что тормозные колодки не взвизгнули.

Столько страстности было в них, что ещё больше смутить мог только ответ:

– Я и не думаю отступаться от вас, что, право, вы так боитесь? Сказал же – сделаю всё, что попросите, хоть это, правду сказать, и несколько неловко.

– Позвольте, чего здесь неловко? Этим занятием, кто только теперь не промышляет. Вон сколько великих князей в этакой фронде замечено, что уж нам… сирым да убогим, – с заминкой, будто найдя в словаре нужный афоризм, утешительно пролопотал Прайс.