Прощание с «Императрицей»

– Погоди! Пора тебе из настоящих орудий пострелять. У меня на «Императрице Марии» вакансия: пойдёшь командиром второй башни.

– А мой командир… – начал Вадим Иванов, от неожиданности пропустив уставную формулировку.

– Ты ещё боцмана помяни. – И Эбергард впервые улыбнулся. – Приказ получите нарочным.

Приказ, подписанный на второй день, исполнить Вадим Иванов смог только через неделю: на следующее утро после высочайшего смотра «Императрица Мария» с крейсером «Кагул» и четырьмя «нефтяниками» ушла в море для прикрытия очередного конвоя в Лазистан. Так что у него было достаточно времени передать сменщику дела на «Жгучем» и познакомить лейтенанта Кузьмина с экипажем.

Варвара

Петроград. Литейный проспект

– Нет, вы всё-таки девушка с фантазией! – Наверное, костяшкой пальца Глеб Пархомин утирал слёзы, но поскольку глаз его, и без того китайский, совсем уж потерялся в мелких смешливых морщинках, уверенности в этом не было. – И с какой же изощрённой фантазией, чтобы не сказать извращённой! Так вы всех нас в извращенцы, прошу прощения, записали, Варенька?

Варвара испуганно посмотрела на медный раструб переговорной трубы, ведущей за стеклянную перегородку в кабину водителя. Но, к счастью, в рупоре, как и на корабле, была заткнута резиновая пробка на цепочке. Да и шофёр в фуражке и крагах, если бы не рулил с видимым усилием огромным экипажем, был бы совершенный истукан.

Слава богу… А то от самих только слов Глеба Сергеевича было хоть провались под резиновый коврик.

– Неужто и профессора нашего, милого старичка богослова-марксиста, заподозрили? Мало ему внутреннего конфликта, так вы ему для полноты экстраординарности прописали… А как вы себе воображали, чтобы нищий наш ловелас соблазнял сынка фабриканта? Сахарным петушком на палочке? Расскажите, ну, расскажите же, Варвара Ивановна! Ей-богу, я хочу это увидеть хотя бы мысленно, – веселился Пархомин.

Но, как ни странно, чем больше он распоясывался, тем Варе становилось как-то даже легче. Страшные в нелепости своей картинки в голове становились всё более просто нелепыми, а то и смешными.

Чуть попривыкнув к их «ужасу», она даже попыталась объясниться:

– Ну, я же сама слышала, – перебила Пархомина Варя. – Не видела, конечно, но то, что слышала… – Чувствуя, что мямлит, Варвара сбивалась всё больше и краснела всё жарче.

Салон автомобиля ко всему ещё и обогревался радиатором от выхлопных газов, так что скоро она уже стала мечтать о том, чтобы снова оказаться на улице, на тротуаре, где прохладно и даже остались ещё проплешины снега на торцовой мостовой.

Где никому нет до неё дела.

И никому она не нужна, так точно, как и самой себе сейчас.

А то здесь, в этом жарком, богатом, бархатно-золочённом «а-ля Людовик» салоне всё никак не отступал от неё этот циничный, по моде последнего времени, фабрикант. Варвара понимала, что следовало бы заставить его молчать, обжечь уничтожающим взглядом, ну хоть выскочить на ходу из авто. Но вместо этого вдруг прыснула в кулачок и еле нашла потом силы, чтобы успокоиться.

– А что ещё можно было подумать? – огладила она на коленях шерстяную юбку цвета «Аделаида».

Глеб Сергеевич провёл её жест неприятно долгим взглядом и помрачнел:

– Варвара Ивановна, я хорошо отношусь к вам, – вдруг совсем другим тоном заговорил он, словно бы на глазах раздражаясь собственными мыслями, ей ещё неизвестными. – Больше того, вы мне нравитесь. Вы милая девочка, Варя, – всё нарастала в его голосе странная горячность. – Поэтому я, пожалуй, расскажу вам, что именно вы должны были думать, подслушав этот двусмысленный разговор поручика Лемешева и инструктора Промышленного комитета Эдгара Прайса.

Варвара машинально кивнула – слушаю, мол.

– Приедет такой калеченый герой с самого пекла войны, вшей окопных купоросом вытравит, кресты начистит, трость мало не на всё жалованье купит со слоновой костью, чтобы хромать романтичнее, – и в общество. Думает – сейчас ему почёт, уважение и дамы в обмороке от умиления. А там такая душная атмосфера политиканства, что у него, прошу прощения, в отхожем закутке траншеи больше воздуха. Все мечтают о революции, войну видят только как доказательство её необходимости и потому все наши неудачи на фронте вызывают даже злорадство: «Ах, молодец немец, что бьёт царя!» Как будто безногие по деревням, слепые попрошайки в шинелях – это жертвы царизма, а не германских снарядов и газов. Насмехаются над пролитой кровью солдата, будто водицы жалея – зазря, дескать, пролита, раз за царя, то напрасно. А вдруг на фронте наша взяла – так слышны только досада и раздражение. Боятся они нашей победы! Уверяю вас, Варвара Ивановна, что с постной патриотической миной вам бы не говорили, – боятся! Боятся, что с победой народ к власти прильнёт, почём зря хаять её перестанет.

Глеб Сергеевич недовольно поморщился и после короткой паузы продолжил: