Прощание с коммунизмом. Детская и подростковая литература в современной России (1991–2017)

В 1989–1990 годах качество статей постоянно росло, появлялось все больше интересных для читателей тем, в результате чего тиражи поднялись от 60 до 63 тысяч экземпляров в 1989 году, а в первые семь месяцев 1990 года – до максимального тиража в 100 тысяч экземпляров (позднее в том же году они упали до 95 тысяч). Злободневная журналистика нашла свое отражение в рассуждениях авторов статей о той «лжи», которой пичкали детей советские детские книги, о трагических последствиях сталинизма, об огромном ущербе, причиненном молодым людям, растущим в условиях репрессивного, тоталитарного режима208. Кроме фактов и материалов о преступлениях прошлого, журнал приступил к печати ранее забытых авторов детской литературы – Лидии Чарской и Даниила Хармса; на страницах журнала появилась зарубежная детская классика, которую нельзя было публиковать в советское время, дискуссии на табуированные ранее темы – например, о сексуальном воспитании детей. Другими словами, журнал быстро превратился в публичную трибуну для обсуждения новых или заново открытых направлений развития детской литературы. Эти перемены отражали значительные усилия со стороны научного сообщества, стремящегося к открытости и обновлению детской литературы.

Показательным примером является № 9 за 1989 год, целиком посвященный «новому мышлению». В номере были напечатаны статьи об общественных ценностях, о мире детства в классической детской литературе, об изображениях детства в антиутопиях («Мы» Евгения Замятина и «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли). В том же номере можно было прочесть отчет о посещении советскими детьми американского «Центра исцеления» для тяжело больных детей и увидеть фотографии советских детей в Диснейленде. В редакторском предисловии к эссе В. Масловского говорилось о глубоких переменах в обществе, что передавало дух времени, предшествующий коллапсу Советского государства:

Время, которое мы переживаем, знаменательно еще и тем, что меняется духовный климат нашего общества. По всем направлениям философской, исторической, художественной мысли происходит переоценка устоявшихся представлений о добре, справедливости, значимости отдельной человеческой личности. Наше общество медленно, но неуклонно поворачивается в сторону общечеловеческой морали, осознает ее приоритет над групповой – классовой и национальной. Реальный, а не на бумаге только, гуманизм и сострадание к человеку, практическое проявление милосердия к больным и слабым становятся тем самым нравственным фундаментом, на основе которого мы стремимся сейчас перестроить здание нашего общественного бытия. Особый смысл и злободневность приобретают эти вопросы, когда мы задумывается о воспитании наших детей. Насколько мы сумеем сейчас привить им новое мышление – настолько иным будет наше общество, переступив рубеж третьего тысячелетия209.

Как показывало эссе Масловского, приобщение молодого поколения к новому мышлению было совершенно необходимым условием культурных перемен в рамках существующей социальной структуры: именно дети должны были стать инструментом для достижения лучшего будущего. Необходимая работа включала восстановление культурного наследия, что отразилось в одном из заголовков № 11 за 1989 год: «Восстановленные страницы, забытые имена». Советские репрессии, направленные как на писателей, так и на самих детей, оставались темой следующих номеров, где обсуждалась необходимость воспитания без жесткого давления:

Чувство безграничной боли живет в нас, непреходящее чувство вины перед собой, перед детьми – не сумели многого. […] Скудели человеческие души, и высокое, истинное, что с такой убедительностью проповедовали, воспитывали, внушали литература, искусства, подменялось низким, низменным, а мы чувствовали себя бессильными перед Системой210.