Прощание с коммунизмом. Детская и подростковая литература в современной России (1991–2017)

Наша школа – огромная, в ней триста учителей и полторы тысячи учеников. Стоит она на пустыре посреди новостроек и вся напоминает чью-то (забыл, чью) мечту: здание из стекла и бетона, огромные окна от пола до потолка, на полу – блестящий желтый линолеум цвета детского поноса, на стенах нарисованы картины счастливого детства. В классах много цветов с большими кожистыми листьями, в глазированных горшках. Не знаю, как они называются, но один ботаник из старшего класса как-то объяснил мне, что эти цветы растут в каких-то американских пустынях, где больше вообще ничего не растет. Теперь я понимаю, почему они у нас в школе выжили и все заполонили481.

Как видно из этой цитаты, Мурашова старается представить мысли героя во всех подробностях. В одном абзаце упомянуто, сколько в школе учителей и учеников, там же цитируется Чернышевский (хотя герой не помнит точно, кто мечтал о хрустальном дворце), сообщается, чем именно покрыт пол и как выглядят цветочные горшки, объясняется, откуда в школе взялись все растения и почему они там прижились, не говоря уже об упомянутом вскользь советском мифе «счастливого детства», выраженном картинами на стенах. Такое подробное описание школы в сочетании с многократно повторенными признаниями в собственном невежестве («забыл», «не знаю») отчетливо разделяют взрослого автора и подростка-повествователя, прекрасно иллюстрируя представление Нодельмана о теневом рассказчике. В результате возникает вопрос: кто же предполагаемый читатель этой книги? Чем является это произведение – путешествием в параллельный мир для подростков или предназначенным для взрослых повествованием об обществе, которое не заботится о подрастающем поколении? В любом случае взрослые представления о жизни, просвечивающие сквозь голос тринадцатилетнего рассказчика, живущего в постсоветской России, передают иную перспективу – увлекательную, хотя и не вполне убедительную.

Использование в повести магического реализма превращает мрачную историю о российских детях-инвалидах, оставленных обществом без помощи, в триумф возрождения и обновления. У этих детей нет никаких перспектив внутри школьной системы, зато за счет богатого воображения у них находится выход из безвыходной ситуации. Сначала кажется, что роль параллельного мира лишь в том, чтобы смягчить удар, который наносит судьба: жертвам системы, которая ничем не может им помочь, удается добиться счастья своими силами – хотя бы в мире воображения. Все же изображение детей в работах Мурашовой куда более сложное, и в этой, и в других повестях дети-протагонисты выживают самостоятельно, безо всякой помощи взрослых, они решительно берут на себя ответственность за свою жизнь. Самостоятельные, находчивые, постоянно поддерживающие друг друга, они в этом похожи на героев советской детской литературы. Надежды и желания героев Мурашовой раскрывают новые возможности, их мечты сильнее несостоявшихся планов взрослых, попытавшихся претворить в жизнь социалистическую утопию. Хотя изображаемая Мурашовой агентность ребенка, безусловно, фантастична, в этой детской самостоятельности присутствуют новые возможности и жизненные силы, и на смену социалистическим фантазиям о детском героизме приходят куда более трезвые представления о том, на что способны дети.