Прощание с коммунизмом. Детская и подростковая литература в современной России (1991–2017)

Одна из тем вышеупомянутых произведений – судьба индивидуума в неудавшемся коллективном проекте, другая – сама природа детства и его проблемы, ведь детство – это та жизненная стадия, когда ребенок вынужден подчиняться решениям взрослых. В книгах Мурашовой, Петросян и Сабитовой мы видим, что социальные институции снова и снова обманывают ожидания детей, вместо того чтобы помогать им. Еще одна центральная тема – желание быть нормальным – четко артикулировалась в работах всех трех писательниц, чьи персонажи пытались «вести себя как нормальные люди» и хотели «восприниматься как нормальные люди», даже если сами они понимали, что с обществом, к которому они так хотят принадлежать, творится что-то неладное. Попытки интеграции в загнивающее, несостоявшееся общество – государственный детский дом – отражали угасающую надежду миллионов бывших советских граждан, которые в начале 1990‐х годов мечтали о том, чтобы Россия стала «нормальной страной». Наконец, каждое из этих произведений показывало несостоятельность советского представления о счастливом детстве. В книгах Мурашовой и Петросян счастливое детство – это в прямом смысле фантазия для отвергнутых обществом детей, достижимая только с помощью иллюзий и вызванных наркотическими веществами галлюцинаций. У Сабитовой счастливый конец, возможный только в сказке, логически противоречит трудной судьбе героев-сирот. Абгарян и дуэт Жвалевского и Пастернак частично вернулись к идее счастливого советского детства, демонстрируя, что там все было не так уж плохо или по крайней мере там было что-то хорошее, и из этого делался вывод, что счастливое постсоветское детство тоже возможно.

Изображение детской субъектности прямо связано с меняющимися представлениями о детстве. У Мурашовой и Петросян дети-герои имеют возможность поступать самостоятельно только в мире фантазии, а не в реальном мире повествования. У Сабитовой, между тем, субъектность безусловно присутствует – Павел и Гуль возвращаются домой с новой, приемной матерью, что в каком-то смысле делает историю еще более фантастической. Парадоксально, что неспособность общества защитить детей приводила к новому роду агентности: необходимой ребенку независимости, опоры на собственные силы и умению справляться с трудностями. Здесь травматический опыт детства определял личностный рост, порождая новую трактовку персонажа-ребенка.

Очевидно, что многие авторы первой волны понимали: изображение кризиса общества является тупиковой ветвью развития литературы, поэтому они отказались от этого направления в пользу других проектов. Мурашова, по ее собственным словам, вернулась к книгам по популярной психологии для взрослых: «Я сейчас не пишу для подростков, им больше не нужны мои книги. Теперь я пишу для их родителей»491. Петросян удовлетворилась авторством единственной большой книги и перестала писать, если не считать одной-единственной сказки для маленьких детей. Другие книги Сабитовой были рассчитаны на более младших детей; позже она переехала в Коста-Рику и открыла там гостиницу-пансион. Абгарян, после еще одной книги для детей, начала писать книги для взрослых о геноциде армян. Таким образом, нарратив героев-сирот как символа социального кризиса сошел на нет, уступив в 2010‐х годах место творчеству нового поколения авторов, чьи произведения, определяющие современную российскую прозу, влились в мировую подростковую литературу.

Вторая волна литературы в жанре young adult: возникновение новой подростковой прозы