Прощание с мирной жизнью

Готовую рукопись автор, не перечитывая, отправлял в набор. Кухарский очень гордился тем, что надиктованный им текст был «все равно как напечатанный» и что он совершенно точно чувствовал размер статьи — три страницы рукописи или девяносто пять строк боргеса на ширину в шестнадцать цицеро. Когда заходил разговор об этом его даре, он не забывал рассказать анекдот о большом стилисте, Теофиле Готье^{74}, который, к немалому удивлению своих коллег, мог продиктовать прямо наборщику краткую вставку в текст, и она укладывалась точь-в-точь в нужный размер, так что потом из нее не надо было выкидывать ни единого слова.

Кухарский любил класть в основу своих передовиц цитату.

— Цитаты для передовицы то же, что костыли для драпировщика, — не раз поучал он фрейлейн Хуртиг. — С их помощью можно как угодно уложить самый тяжелый материал.

Сегодня Кухарский выбрал темой готовившуюся забастовку типографских рабочих. Свою «цитату-костыль» он привел в первом же абзаце.

«Читатели, верно, еще помнят бельгийскую всеобщую забастовку, — так начал он статью, — которая несколько месяцев тому назад держала в напряжении всю Западную Европу, а потом окончилась ничем. Уже тогда в «Тагесанцейгере» говорилось, что всеобщая забастовка в Австрии — романтический идеал целого класса, в песнях которого поется:

Лишь захочешь — в миг один
Остановишь ход машин^{75}

[77].

Правда, рабочий класс до сих пор немногого добился, «остановив ход машин». Всеобщая забастовка ставит невыполнимые задачи перед организациями, желающими прийти на помощь безработным. Именно поэтому французские синдикалисты и ввели тактику нанесения отдельных ударов».

Тут Кухарский встал и обошел вокруг стола. Засунув руки в проймы жилета, он предался личным воспоминаниям о тех синдикалистских вождях, с которыми познакомился в дни дела Дрейфуса.

— Какие это были люди, голубушка фрейлейн Хуртиг! — воскликнул он и побарабанил пальцами по груди. — Совсем не то, что вожди наших профессиональных союзов и социалисты! Но, понятно, это французская традиция. В ней заложено величие. Чего стоит их «Allons, enfants»[78] их дух du citoyen[79], их революция, или нет, не революция, а республика! Да, в их республике есть величие, она неоспорима и законна, и все же от нее исходит возбуждающий аромат ее противозаконного прошлого. — Он сделал паузу, улыбнулся и, смакуя слова, повторил: — Аромат ее противозаконного прошлого. Неплохо сказано! Как вам нравится такое определение, голубушка фрейлейн Хуртиг?

— Замечательно, господин Кухарский, — вздохнула секретарша и закатила глаза. — Превосходно.

— Ну, ну, ну, сказано неплохо. Надо на всякий случай записать. Пожалуйста, отметьте, а потом внесите в картотеку. — Кухарский сел и приступил к диктовке второго абзаца: — «Тактика нанесения отдельных ударов вначале была успешна. Потом защита, как и в каждой войне, приспособилась к новой тактике нападения. И в Англии, Испании, Франции и Венгрии практика показала, что и хорошо организованную частичную забастовку можно победить…» Написали? Тогда пошли дальше!.. «Поэтому пражские печатники поступят правильно…»

В дверь постучали, вошел Майбаум. Кухарский воспринимал как личную обиду, когда его прерывали во время диктовки передовицы, а тут еще ему помешал Майбаум, с которым он был в натянутых отношениях. При виде незваного гостя лысина Кухарского стала малиновой. Но он продолжал диктовать:

— «… поступят правильно, если откажутся от всеобщей забастовки». Подчеркните, пожалуйста, последние слова.

— Извините, — сказал Майбаум, не обратив внимания на молчаливое устранение его Кухарским, и подошел ближе, — мне надо поговорить с вами по неотложному делу.

— И обязательно сию минуту? Вы видите, я в самом разгаре работы над передовицей. Вам, может быть, не совсем ясно, что значит оторвать человека от такой работы, но уверяю вас…

Майбаум прервал его с самым невозмутимым видом:

— Боюсь, что ваша статья, господин доктор, не найдет применения. Во всех типографиях рабочие прекратили работу.

— Что? Значит, все-таки? Бастуют? Вы не пробовали вразумить наших наборщиков?

— Да-м, конечно, пробовал, но ничего нельзя было сделать.

Кухарский принял эти слова с выражением злорадного смирения.

— Н-да, умелое управление производством! Вот опять доказательство, куда оно нас привело!

— Может, вы, господин доктор, попытаетесь? — подпустил шпильку Майбаум.