Прощание с мирной жизнью

— Я? Да как это возможно? Редакция не имеет к рабочим никакого касательства. — Кухарский несколько раз повернул свое кресло-вертушку. Вдруг он вскочил: — Гм. Если управляющий производством исчерпал все доводы, попробую-ка я поговорить с ними. — Он снял свою рабочую блузу, надел пиджак, оглядел себя в зеркало и направился к двери. — Пожалуйста, не уходите, — обратился он к фрейлейн Хуртиг, уже взявшись за ручку двери. — Я сейчас вернусь. Мы допишем передовую.

X

В большом наборном цеху, где всегда стоял шум от стука линотипов, царила неестественная тишина. Сквозь стрельчатые окна падали лучи декабрьского солнца, и светлые блики на плитках пола еще усиливали впечатление неестественной тишины и неподвижности.

Рабочие собрались вместе и тихо совещались. При виде начальства они разошлись. Очень многие совсем ушли.

Майбаум поднял руки и бессильно опустил их, как бы говоря: «Вот, извольте радоваться!» Кухарский не обратил на него внимания. Он кивнул старшему метранпажу.

— Послушайте, Вагнер… Что это значит?

Метранпаж, высохший человек с непомерно большим носом, на котором сидели очки в железной оправе, неохотно, шаркая ногами, подошел ближе.

— Да, господин доктор, ничего не поделаешь. Я бы тоже хотел… но если… словом, это решение организации.

Главный редактор, раньше чем говорить, обтер лоб и щеки платком, надушенным одеколоном.

— Так, так, так, решение организации. А если она завтра решит, чтобы вы все откусили себе язык, вы тоже честно выполните ее решение? А потом будете говорить о классовом сознании. Хе-хе-хе, нечего сказать, сознание!

Метранпаж переступал с ноги на ногу.

— Товарищей уволили.

— В нашей типографии?

— Нет. А потом еще тарифный договор.

Тут вмешался Майбаум:

— Ставки, которые должны были ввести по тарифному договору, у нас практически уже давно введены. Все существенное, что требует профессиональный союз, у нас есть: отпуска, страхование на случай болезни, охрана труда. Забастовка у нас чистейшее безобразие. Идиотство.

Кухарский положил руку Майбауму на плечо.

— Постойте, зачем же так. — Он повернулся к метранпажу, которому было явно не по себе, хотя лицо его выражало упорство. — Послушайте, Вагнер, вы же принадлежите к старой гвардии. Хотите сигару. Нет? Хорошо, понимаю. Я ведь не почему-либо, вы же знаете. Но что я хотел сказать, ведь вы, в известном смысле, выросли в нашей типографии. У вас должно быть чувство ответственности по отношению к газете!

Несколько наборщиков подошли ближе. Среди них был и Йозеф Прокоп. Он грыз карандаш.

— Прежде всего у нас должно быть чувство ответственности по отношению к нашим уволенным товарищам, — резко заявил он, вынув изо рта карандаш.

Кухарский громко фыркнул в платок, чтобы не так было слышно.

— Так. Гм-гм. Что же, выходит, вы помогаете им, тоже отказываясь от работы и заработка? Видно, вы совсем потеряли здравый смысл. Ведь здесь у вас есть все, что требует ваш союз!

— А почему тогда дирекция не подписывает тарифного договора?

Кухарский фыркнул опять и с вопросительным видом повернулся к Майбауму. Тот вытянул шею, словно ему мешал высокий воротник, и пояснил, мучительно стараясь ни с кем не встретиться взглядом.

— Это слишком сложный вопрос, в два счета его не разъяснишь. Мы не можем допустить, чтобы нам предписывали, кого брать на работу, а кого не брать, с кем нам вести дела, а с кем нет. Кроме того, мы связаны решениями Объединения издателей. Мы не можем изменить картелю.

Йозеф обеими руками взъерошил свои медно-рыжие волосы.

— Ага! Видите: вы не можете изменить картелю, а когда мы проявляем солидарность, так это безобразие и идиотство. Пошли, коллеги! — Он повернулся и пошел прочь. Остальные рабочие пошли за ним. Только метранпаж Вагнер еще колебался, но и он, уныло опустив руки, ушел из цеха.

Кухарский обмахивался надушенным носовым платком. Некоторое время он смотрел в упор на Майбаума, правда, ироническим, но все же и беспомощным взглядом. Майбаум молчал, тогда главный редактор прохрипел:

— Что же нам теперь делать, господин Майбаум? Вам нечего мне посоветовать?

— О том же самом я собирался спросить вас, господин доктор! — Майбаум хрустнул пальцами. — Затем я и пришел.

Кухарский выпятил грудь.

— Так, значит, затем вы и пришли. Хорошо, если вы чувствуете, что вы бессильны исправить положение, попытаюсь это сделать я. Хотя это, еще раз подчеркиваю, совершенно не входит в круг моих обязанностей. — Не обращая больше внимания на Майбаума, он поспешил к себе в кабинет.

Увидев главного редактора, секретарша взялась за перо.

Но он отрицательно покачал головой.

— Придется пока отложить окончание передовицы, голубушка Хуртиг. С типографией заминка. Рабочие и вправду бастуют. А ведь забастовка не даст никаких результатов, как я и предсказывал в этой статье, вот увидите! Да, голубушка Хуртиг, иногда я думаю: не будь я редактором, я бы охотно занялся политической деятельностью и показал бы этим господам, что такое настоящая рабочая политика, конечно, я имею в виду не демагогию, вы меня понимаете!

— Конечно, господин доктор. Это было бы божественно!