Прощание с мирной жизнью

— Спасибо за комплимент. — Он отвесил поклон. — А вообще мне уже давно пора опять повести атаку на твоего старого друга Рейтера. — С этими словами Гелузич покинул Амальтею и направился к Александру.

— К своему удовольствию, вижу, господин Рейтер, что вы тоже любите чистый коньяк. — Он указал на рюмку, стоявшую перед Александром.

— Да, я вообще люблю все в чистом виде: и вино и правду.

— Замечательно, значит, у нас одинаковый вкус. — Гелузич хлопнул кулаком правой руки по ладони левой. Неожиданно выражение его лица изменилось; взгляд стал каким-то подстерегающим. — Давайте говорить откровенно. Вы слишком умны и, конечно, уже поняли, что у меня имеются на вас виды. Действительно, я замышляю что-то против вас, лучше сказать — для вас. Короче говоря: вы знаете, что существует течение, которое называет себя активизмом^{26} и выступает за обновление нашей внутренней и внешней политики. Но вы, возможно, не знаете, что активизм как раз сейчас начинает занимать некоторые ключевые позиции. Наиболее влиятельные лица из военного и дипломатического мира и крупные немецкие и венгерские землевладельцы с некоторого времени настроены весьма активистски. Теперь в ту же сторону поворачивает и тяжелая индустрия. А назначение, согласно желанию, выраженному престолонаследником, Конрада фон Гётцендорфа на пост начальника генерального штаба свидетельствует, что и на самом верху тоже уверовали в успех движения. Это означает, что всякий, кто хочет, чтобы с ним считались, должен решить, «за» он или «против». А такой человек, как вы, господин Рейтер, просто создан для ведущей роли в движении, которое одно может предотвратить медленный распад Австрии. — Гелузич убеждал, но не уговаривал. Он замолчал, налил рюмки и, задумчиво потягивая коньяк, спросил: — Так что вы на это скажете?

— Возможно… возможно, что им и удастся предотвратить медленный распад Австрии, — ответил Александр явно неодобрительным тоном. — Вопрос только в том, не вызовет ли это быстрой катастрофы.

— При некоторых ситуациях приходится прибегать к самым рискованным операциям, потому что отказ от хирургического вмешательства может стать гибельным. При таких ситуациях надо — как бы это получше выразить? — надо быть решительным и не бояться того, что ты не можешь отвечать за исход. Надо даже иметь мужество не бояться ошибок.

— Ваше сравнение соблазнительно, господин Гелузич. Но оно хромает. Когда прибегаешь к рискованной операции, чтобы спасти больного, то в худшем случае погибнет один человек. Когда же прибегают к хирургическому вмешательству в жизнь народов, то даже при самом благоприятном исходе число жертв неисчислимо. Возможно, среди жертв окажется даже целая нация. Кроме того, я полагаю, что последний момент для хирургического вмешательства уже давно пропущен.

— Разве вы не согласны, что многое зависит также и от оператора? Возможно, вы измените свое мнение, если лично познакомитесь с теми, кому предстоит решительно вскрыть гнойник.

— Очень сомневаюсь…

— Все же вы, конечно, согласитесь, что попытаться можно. Особенно, если вы думаете, что пациент все равно безнадежен. А вы ведь как будто так думаете?

— Разумеется.

— Вот видите!

Александр колебался. Что ответить? Со свойственным ему веселым скепсисом он уже давно приучил себя к мысли, что все, составляющее его мир, — либеральные идеи, в которых он вырос, уклад жизни просвещенного бюргерства, весь любимый и ненавидимый им ancien régime[16] Франца-Иосифа в целом, даже его собственное дело, которое он с такой любовью выпестовал и которое при нем начало процветать, — все это обречено на умирание и вряд ли надолго переживет его самого. Важно было только одно: достаточно ли отпущено времени, чтобы дожить в свое удовольствие остаток жизни, а затем с достоинством удалиться, до того как все вокруг рухнет. Поэтому и не следует преднамеренно встряхивать каким-то чудом еще существующий австрийский мир, — это воплощение закона инерции. Активисты же как раз и собираются его встряхнуть.

— Нет, — твердо сказал Александр, — на меня не рассчитывайте. Я не ницшеанец. Я не хочу подталкивать падающего. Нет, решительно нет.

XX

«Нет, меня им не завербовать, — думал Александр по пути домой, проверяя и мысленно систематизируя впечатления, вынесенные из салона Амальтеи и главным образом из разговора с Гелузичем, — меня им в военную партию не завербовать».

Военная партия — это название он впервые услышал от Зельмейера, который в одном из своих последних писем говорил, что в Вену уже начинают импортировать из союзной Германии этот «прусский продукт».

Александр счел слова Зельмейера преувеличением, к которому был склонен его друг, когда заходила речь о союзе с Германией. Зельмейер воспринимал этот союз как величайшее зло, как оковы, мешающие Австрии осуществить свое истинное назначение — быть свободной федерацией славян, венгров и немцев. Как часто бывал Александр свидетелем страстных выпадов своего друга против «австрийских пруссаков», особенно против генерала фон Гётцендорфа, которого Зельмейер называл «отечественным суррогатом Бисмарка».