Прощание с мирной жизнью

Амальтея опять не спеша обошла зал. В кружке у бехштейновского рояля, по-видимому, шел горячий спор. Амальтея приблизилась, чтобы, если понадобится, отвлечь от спора, вставив нужное слово. Но, увидя в центре группы Александра и полковника Редля, она решила, что вмешиваться бесполезно. Они стояли друг против друга, как два искушенных в сценических эффектах актера: Александр оперся на рояль, в левой руке он держал зажженную виргинию; Редль, широко расставив ноги, игриво покачивался. Они скрещивали воображаемые клинки (да, это определение было, пожалуй, самым подходящим — их спор походил на поединок).

— В одном я с вами согласен, господин полковник, — сказал Александр, насмешливо прищурив глаза. Он все время тщетно ждал, что Редль сделает то самое отбрыкивающее движение левой ногой. Но даже если бы полковник и сделал это движение, все равно было нелепо хотя бы на минуту отождествить этого человека, такого самоуверенного и сильного, с тем мямлей, которого он видел тогда на венском вокзале. Но Александр именно это и сделал и теперь чувствовал неловкость, которую старался скрыть под маской непринужденности и иронии. — Да, в одном я с вами согласен, — повторил он. — Из-за скандала с концентрированными кормами армия не погибнет. Иначе она не была бы типично австрийской: живучей, расхлябанной и привычной к неудачам. Я скорее могу допустить, что армии нанесло бы ущерб отсутствие скандалов, все равно как алкоголику или кокаинисту может повредить радикальное запрещение яда, к которому привык его организм.

— Постойте, постойте, господин Рейтер! Сейчас вы сами впадаете в типично австрийский грех: вы хотите отделаться остротой в серьезном споре. Я, как и прежде, утверждаю, что армия, которая не воюет, должна гораздо больше бояться разлагающего влияния подобных скандалов, чем активно действующая армия. Меч, когда он в употреблении, не ржавеет.

— Не ржавеет, допускаю, но сломаться может. А что из войны мы выйдем побитыми и сломанными, вряд ли подлежит сомнению.

— Пардон, разрешите спросить, откуда у вас такая осведомленность?

— А когда мы выигрывали войну? Я имею в виду войну более или менее современную — за последние сто — сто пятьдесят лет?

Тут в спор вмешался Гелузич, неслышно присоединившийся к кружку слушателей.

— Чистейшая правда, господин Рейтер! Но что из этого следует? То, что Австрию необходимо обновить, активизировать… я говорю это не ради пропаганды, я не собираюсь бить в барабан. — Он рассмеялся. — Наоборот, я хотел предложить вам, господа, оставить на время высокую политику и развлечься рулеткой. Allons, messieurs, faites votre jeu![38] — сказал он, голосом и жестом подражая крупье. — Рулетка в той гостиной! Идемте, господин Рейтер, положим начало! Кстати, почему ваша очаровательная внучка не с вами? Почему ее последнее время совсем не видно?

Сказано это было очень громко, при этом Гелузич подмигнул Амальтее, словно говоря: «Ну-ка, приревнуй меня к этой девчонке!» Но если этот маневр предназначался для того, чтобы рассеять подозрения Амальтеи, он не достиг цели.

Баронессе вдруг стало совершенно ясно, что она не ошиблась в своих полудогадках: Гелузич завязал интрижку с Валли. А если еще не завязал, то завяжет. Опасность надвигается.

XV

Валли внимательно разглядывала себя в зеркало. Ресницам бы надо быть подлинней, решила она, но что поделаешь! Зато в глаза сегодня можно не впускать белладонны: большие, сияющие, лучисто-зеленые, безукоризненно красивые. Против бровей тоже ничего нельзя возразить, это уже отметил Рауль Хохштедтер (допустим, он дурак, но как-никак он художник и в таких вещах разбирается, и если он говорил, что у нее, у Валли, классический рисунок бровей, то доля правды в этом, конечно, есть). Верхняя губа тонковата, верно, но это Валли не беспокоило: немного губной помады — и все в порядке, к зубам тоже не придерешься. Чтобы полюбоваться их блеском, Валли проделала перед зеркалом ряд улыбок. Потом, внимательно осмотрев подбородок, щеки и мочки ушей, она попробовала несколько раз эффектно вскинуть ресницы (не так театрально, как Аста Нильсен, но в той же манере). В конце концов она вздохнула и констатировала: «Он прав, я обольстительна, но…»

Что «но»? Что имел в виду Гелузич, когда вчера после концерта шепнул ей: «Вы обольстительны, Валли; возможно, вы об этом догадываетесь. И инстинктивно вы поддадитесь на обольщение. Но в любви наряду со всем прочим большую роль играет опыт и знание. Только когда вы будете точно знать, чего вы хотите, обольщая других и сами поддаваясь обольщению, только тогда вы будете женщиной в полном смысле слова».