Прощание с мирной жизнью

Он соображал, что предпринять: пойти в кафе и просмотреть дневные газеты, и, может быть, позвонить Зельмейеру, или сперва поехать в отель. На этот раз Александру не хотелось пользоваться гостеприимством банкира. Серафина Зельмейер проводила время где-то на Ривьере; особняк на Шварцшпаниерштрассе, как недавно бодро, хотя и с огорчением сообщил Александру его друг, опять сверху донизу заново оклеивался и частично заново обставлялся; а у банкира из-за албанского кризиса было столько хлопот, что голова шла кругом.

Александр стоял и раздумывал. Тут с ним заговорил мускулистый парень в жилетке и засаленном котелке.

— Поедете, ваша милость? Или вы дожидаетесь своего экипажа? — Александр, не ответив, рассеянно взглянул на него, парень повторил вопрос и прибавил: — Я со стоянки фиакров, вон там, напротив. — Он галантно приподнял котелок.

— Хорошо, поеду, — сказал Александр. Он не успел договорить, — к вокзалу подкатила хорошо знакомая зельмейеровская пара буланых. Банкир высунул в открытое окно кареты свою лысую круглую голову с римским профилем.

— Алло, Александр! — крикнул Зельмейер, как только карета остановилась. — Вот это, как говорится, дуракам счастье. Я был уверен, что пропущу тебя. Ну, садись, у меня времени в обрез, только-только успею тебя доставить к нам… Что? В отель? Глупости! Будешь жить у нас, и никаких разговоров, Серафина вернулась. Рабочих не будет, во всяком случае, в ближайшие дни. А за ту комнату, где ты обычно останавливаешься, они еще не принимались; там все для тебя готово… Но сейчас садись, садись скорей! Мне через двадцать минут самое позднее надо быть в биржевом комитете.

II

— Да, Александр, в суматошное мы живем время. — Зельмейер, против своего обыкновения, сидел прямо, не откинувшись на спинку сиденья, и шелковым платком обтирал капли пота с покрасневшего лба. — В суматошное время, и не так-то скоро, не так-то просто все наладится. Наоборот, приходится думать, что — как говорят наши дражайшие прусские родственнички — это еще цветочки. — И он начал без дальнейшего вступления выкладывать самые последние сведения о все обостряющемся кризисе.

На заседании коронного совета военная партия, и прежде всего министр иностранных дел граф Берхтольд и начальник генерального штаба Конрад фон Гётцендорф настаивали на немедленном вступлении в Черногорию. Их предложение не было принято, но не было также отклонено, окончательное решение отложено до следующего заседания совета, назначенного на завтра. Тем временем войска на черногорской и сербской границах укомплектовывались до штатной численности военного времени и приводились в боевую готовность. Похоже, что на этот раз сторонники теории «благотворного действия небольшой кампании против баранокрадов» добьются своей цели.

— Даже вопреки совету из Берлина! — Упомянув пруссаков, этих «исконных врагов», Зельмейер не мог отказать себе в удовольствии скорчить гримасу отвращения и передразнить северонемецкую интонацию. — Да, Александр, дорогой мой, я знаю из вполне достоверного источника: пруссаки на этот раз, в виде исключения, проявляют сдержанность. Немецкий военный атташе — полковник фон Кагенек настоятельно предостерегал начальника генерального штаба от военного вмешательства в связи с осадой Скутари. Немцы не возьмут в толк, чего ради они должны участвовать в европейской войне из-за какой-то дрянной албанской рыбачьей деревни. Говорят, будто, услышав это заявление, Конрад фон Гётцендорф от ярости стал белый, как офицерский мундир времен Радецкого (так, по крайней мере, говорят в военном министерстве), а потом он спросил военного атташе, как тот считает, на какой случай Германия заключила с нами оборонительный и наступательный союз — только на случай мирного времени? На это господин фон Кагенек сказал ледяным тоном: «Ваше превосходительство, я действую согласно данным мне инструкциям и не уполномочен отвечать на вопросы». И теперь начальник генерального штаба заявляет всякому, кто хочет его слушать, что в Берлине перетрусили, но что нас это не остановит и мы будем действовать с должной решимостью.

Зельмейер продолжал говорить, но его слова не доходили до Александра. Они скользили мимо его сознания, отражаясь от невидимого стеклянного колокола, опустившегося на него.

На перекрестке двух улиц кучер неожиданно придержал лошадей. Стеклянный колокол поднялся. Александр вернулся к действительности. Удивительно, последние дни его мысли все время так и убегают к Ирене! Правда, между Иреной и тем, что рассказывал Зельмейер, была известная связь. Ведь, в сущности, именно страх перед неожиданной катастрофой и погнал сейчас Александра в Вену. Но в то же время мысли об Ирене были бегством от действительности, иллюзией, что и на этот раз все, пусть не надолго, но обойдется без катастрофы, без войны, как-нибудь уладится.