Прощание с мирной жизнью

— Господи Иисусе! — скрипучим голосом сказала уборщица, — неужто правда из-за чертовой Албании воевать будем? — Она приложила правую руку козырьком ко лбу — майское солнце слепило даже сквозь закоптелую стеклянную крышу.

Из дверей вагонов на платформу повалила густая толпа пассажиров. Каждому железнодорожному служащему должно было броситься в глаза, что бурлящий людской поток возбужден не только из-за опоздания.

— Чего там говорить, когда от дома отрывают, — заметила уборщица. Голос ее звучал подавленно. — Но где же запасные? Что-то ни одного солдатского сундучка не видать. — Эти слова были произнесены уже с некоторой надеждой.

— Ну и что ж с того? — вызывающим тоном спросил кочегар. — Так, по вашему, я про запасных соврал? Да когда ж это рядовых в скорый сажают? — Он сделал паузу и с мрачным удовольствием убедился, что слова его возымели действие. — Офицеры из запаса, вот это кто, начиная с лейтенантов. Вон сабли, видали? — Он показал на багажную тележку. Ко многим чемоданам были пристегнуты сабли.

Уборщица вздохнула.

— Матерь божья, значит, начнется! Этак и моего Пеппи заберут! Чего им от нас надобно, этим черногорцам, сербам и русским?

Машинист, молча присутствовавший при разговоре, громко сплюнул.

— А наши, скажешь, лучше? Скажешь, не хотят войны? Молчала бы уж, что им другого делать, всем этим господам с плюмажем да в мундирах, только и ждут случая, чуть что — сейчас же заорут: «Они первые начали!»

Другая уборщица поинтересовалась:

— Значит, они уже начали?

Машинист пожал плечами.

— Мы в пути были, а вы тут, есть у вас с собой «Арбейтерцейтунг»? Нет? Вот вы, бабы, всегда так! Причитать умеете, а проку от вас ничуть. — Он повернулся к кочегару. — Пойду с товарищами потолкую. Ты, Франц, пока масла налей. Сейчас вернусь. — Он сдвинул фуражку на затылок и ушел.

Кочегар перешел из тендера к локомотиву и стал возиться с машиной. Услышав, как вздыхает на платформе уборщица, он оторвался от работы.

— Авось до войны не дойдет, — сказал он ей в утешение. — А если начнется, тут уж ничего не сделаешь. Время сейчас такое, беспокойное, а мы что? Барахтаемся, как мухи в молоке.

Волна людского потока вынесла Александра на платформу; поравнявшись с паровозом, он услышал слова кочегара и поднял голову. Лицо кочегара, похожего на фавна, поразило его. «Сколько в нем трагизма, ожидания катастрофы и какое равнодушие, — рассуждал Александр. — Давно известно, что все из рук вон плохо, но ведь это уже не первый год, — авось как-нибудь и дальше протянем. Возможно, в других государствах положение серьезное, но не отчаянное. У нас оно отчаянное, но никак не серьезное. День прошел — и слава богу, это стало у нас жизненным принципом».

Поток пассажиров вдруг остановился — вокруг передвижного газетного лотка образовалась пробка. У продавца вырывали газеты из рук.

Человек, стоявший около Александра, по-видимому мелкий рантье, схватил газету, нацепил на нос старомодное пенсне. Александр читал через его плечо. Ему не нравилась новая манера составлять газетные заголовки («американское изобретение, оно превращает журналиста в рыночного зазывалу, а в читателе воспитывает лень к самостоятельному мышлению»), но сегодня он счел сенсационное раздувание событий правильным. Это соответствовало моменту: весь мир поставлен сейчас с ног на голову.

После длительных, упорных переговоров великие державы сошлись на том, что надо создать княжество Албанию, а теперь Черногория попросту осадила албанский город Скутари^{46} и плевать хотела на интернациональный флот, долженствующий обеспечить неприкосновенность территории будущей Албании, — поэтому Австрия, разумеется, грозила предпринять определенные шаги, призвала запасных и послала ультиматум Черногории. Император Франц-Иосиф созвал министров и генералов на экстренное совещание в Шенбруннском замке, а на бирже уже ходили слухи о пограничных стычках, о применении санкций и о войне.

Рантье повернулся к Александру.

— Ну, что вы на это скажете? — спросил он, жестикулируя рукой с пенсне. — Черногорцы плюют на Европу! А все оттого, что мы чересчур благородны. Как мы их черногорского Никиту^{47} принимали! Точно он и вправду король, а не вор баранов. — Пенсне снова взлетело на нос; рантье продолжал, сверкая глазами поверх стекол: — Из года в год наш император посылал ему к рождеству пару белых красавцев коней. И еще третьего, на случай, если один дорогой захромает. Как вы полагаете, часто случалось одному из коней захромать? Все годы подряд, без исключения. Я это знаю от моего зятя, он служит камердинером у оберштальмейстера графа Кинского. Да, Никита каждый раз забирал всех трех лошадей. А мы? Что мы делали? — От негодования у него прервался голос. — Молчали, молчали из благородства, ни разу даже не пикнули. Вот ему и ударило в голову, теперь он воображает, что мы перед ним на задних лапках ходить будем. Я всегда говорил: от этого сербско-черногорского сброда покоя не будет, пока мы им не всыплем как следует.

У турникета Александр подождал, чтобы схлынула толпа; потом только вышел из вокзала.