Прощание с мирной жизнью

— Премного благодарен, господин Рейтер, но я не курю. Я нюхаю. Разрешите? — При этих словах старик поднял полы своей ливреи и вытащил из заднего кармана брюк помятую оловянную табакерку; взяв кончиками пальцев понюшку, он обстоятельно втянул табак, раньше в левую, затем в правую ноздрю, с удовольствием чихнул в большой носовой платок в синюю с красным клетку и вытер слезы с морщинистых щек. — Топаешь туда-сюда — это тоже неспроста делается, — сказал он затем, понизив голос, словно собираясь доверить Александру тайну, — в моем возрасте уж по одному тому топаешь, что так самому себе доказываешь, что еще не помер. Да. По этой же причине мы, старики, и спим мало. Сон для стариков все равно как полусмерть. — Он помолчал, указал глазами на портрет Франца-Иосифа, еще понизил голос. — И он это тоже знает. Да-да. А то чего ради он встает в четыре утра и все время в движении, разве ему это нужно? Но, конечно, он думает: «Если буду лежать и не встану, тут и конец всему…»

Неужели это говорит все тот же садовник Франц? Неужели не тот другой старик: Франц-Иосиф, божьей милостью император Австрийский, его апостолическое величество король Венгерский, король Чешский…

Александр провел ладонью по глазам, по нахмуренным густым бровям.

— Что вы этим хотите сказать, Франц? Чему конец?

— Всему… С вашего разрешения… — Он опять приподнял полы сюртука и достал табакерку. — Всей монархии конец.

— Да ну? Откуда вы это знаете?

Нюхая табак, Франц священнодействовал и потому ответил на вопрос Александра только после того, как аккуратно сложил и засунул в карман свой платок в красную с синим клетку.

— Эх, господин Рейтер, недуг-то дает о себе знать.

И опять у Александра было такое ощущение, что произнес эти слова не только стоящий рядом с ним старик, что одновременно с ним говорил и тот, в золоченой раме, что висит на стене.

Тут в комнату впорхнула хозяйка дома в широкой накидке и большой шляпе с плерезами, и размышления Александра были прерваны.

— Ах, вот вы где! Welcome, my dear![39] Как вам нравится наш беспорядок? Ужас что делается, правда? Не понимаю, как это графине Ранкенштейн удалось уговорить меня вернуться в Вену! В Ментоне мы чувствовали себя превосходно: общество бесподобное и все остальное тоже. С моей стороны это просто безумие, но во всем виновата ее idée fixe: «Война на носу, надо ехать домой». Тоже мне: война! Точно мы не привыкли к ежегодным балканским кризисам… А потом даже если война, я-то тут при чем? В данное время меня занимает совсем другое… Goodness gracious[40], мне уже давно пора в кафе Фенстергукера. Я только хотела вам сказать: Луи ждет вас через полчаса к себе в контору. Хотите, я вас подвезу? Правда, мне это не по дороге, и я уже страшно запаздываю…

Александр поспешил отказаться от приглашения.

— Целую ручку, фрау Серафина, но, право, не беспокойтесь. Я с удовольствием пройдусь пешком. Честное слово, мне это нисколько не трудно… Нет, нет, пожалуйста, не задерживайтесь… Немножко пройтись даже полезно.

IV

Главная контора банкирского дома «Луи Зельмейер» помещалась вблизи биржи на Шоттенринге.

В этот час дня на широкой, залитой солнцем Рингштрассе^{49} было шумно и людно. Няни и гувернантки со своими питомцами возвращались домой после прогулки. Банковские рассыльные несли на почту в туго набитых сумках последнюю корреспонденцию. Дамы в элегантных английских костюмах совершали турне по магазинам. Пенсионеры, которым показалось свежо на набережной Дуная, спешили в свои излюбленные кафе. Гимназистки старших классов, взявшись по двое, по трое под руки, спешили, будто бы без всякой задней мысли, к университету, из дверей которого вырывался, стремясь к Рингу, поток студентов в разноцветных шапочках.

От Аугартеновского моста приближался собственный выезд, выделявшийся среди прочих экипажей: пара белых лошадей с букетиками на красной сбруе; кучер с окладистой бородой, в клетчатых брюках, суконном сюртуке и котелке. В экипаже — блестящий драгунский офицер с дамой, почти совсем скрытой соломенной шляпой с широкими полями. Казалось, это выехала на прогулку гигантская ромашка.

Громко, весело звонили трамваи. Ярко сияла розовая и пурпурная герань в корзинах, укрепленных на фонарных столбах. Все дышало жизнерадостностью, весенними настроениями, спокойствием и миром. Именно миром. Но атмосфера беспечности, царившая вокруг, не ослабила, а, наоборот, укрепила смутное предчувствие близкой катастрофы, не оставлявшее Александра.

«Нет, вечно так длиться не может, слишком все спокойно, слишком все хорошо, — думал он с какой-то меланхоличной горечью. — Это вызов судьбе, катастрофа неизбежна. — Но он тут же сам на себя рассердился. — Что за глупые мысли! Я и вправду стал нытиком!» Он через силу улыбнулся, но внезапный страх согнал улыбку. Где Ирена? Разыщет ли он ее? Страх его рос. Александр ощущал его как скрытую рану в сердце, нывшую все сильней и сильней.