Прощание с мирной жизнью

— Нет. — Александр откинулся на спинку стула и поиграл бокалом. — Не тогда. — Он попробовал вино, потом отпил побольше. Вино было хорошее — одно из тех нижнеавстрийских белых вин, которые не уступают своим более знаменитым туренским родичам ни в букете, ни в легкости и, так же как французские вина, не внося путаницы в мысли, сообщают им удивительную беззаботность. — Не тогда, а в другой раз. И этот разговор вводит нас in medias res[44]. Ты же знаешь, я обещал тебе открыть… мою тайну. — И он начал рассказ о своей встрече с Иреной.

Когда он окончил, наступило минутное молчание. Затем Зельмейер сказал с легкой дрожью в голосе, которую постарался преодолеть несколько развязным тоном.

— Да, вот это называется роман! Знаешь, Александр, несколько лет тому назад я смотрел одну пьесу. Название я уже забыл и содержания тоже не помню, за исключением одной фразы — но эта фраза вошла в мою сокровищницу житейской философии. «Заплатить, когда есть деньги, не такое уж искусство!» Я бы хотел предложить небольшой вариант: «Добиться взаимности, когда тебе двадцать или тридцать лет, не такое уж искусство». Но когда тебе за пятьдесят, да еще в наше время, — да, для этого нужен талант, гений.

— О-го-го! Не представляйся, пожалуйста, что чувствуешь себя стариком! — воскликнул Александр. — И вообще, Людвиг, разве мы старики? Может быть, для других, для молодых. Но не для себя. Ну что такое какие-то там жалкие пять с половиной десятков лет? Когда я подумаю, для меня они, можно сказать, пролетели. Во всяком случае, я совсем не чувствую себя развалиной. А что касается нашего времени, то бывало и похуже. Да кроме того, сейчас как будто все говорит за то, что скоро мы доживем до лучших времен.

— Вот это я называю не бояться жизни! Ну тогда: за счастье в любви для нас — зрелых юношей!

За веселыми воспоминаниями осушили они вторую бутылку и встали наконец из-за стола. Александр хотел еще сегодня вечером выехать в Прагу.

Проходя через главный зал, банкир подтолкнул локтем приятеля и подмигнул ему. Александр посмотрел в указанном направлении. Полковник Редль и главный прокурор уныло сидели перед полными тарелками и о чем-то шептались.

— Ты прав, Александр, — сказал Зельмейер, — времена должны стать лучше, раз уж два таких бряцателя оружием сидят как в воду опущенные. Кстати, потому как в воду опущенные, что возможность войны упущена. — Он скорчил гримасу. — Хотел сострить, да не вышло. Прости, пожалуйста.

— Охотно прощаю. Как же иначе, раз все так хорошо складывается, ведь упущенная возможность войны означает мир. Да, ты, надеюсь, еще не забыл, как «мир» по-гречески. — Александр подмигнул и довольным смешком ответил на непонимающий взгляд Зельмейера.

Только несколько часов спустя, сидя в вагоне, он вдруг вспомнил, какие странные были плечи у полковника Редля, словно не мундир держался на плечах, а плечи держались только благодаря мундиру? Но тут поезд подошел к той маленькой станции в Южной Чехии, на платформе которой в тот раз стояла Ирена… И с этой минуты до приезда в Прагу мысли его были обращены только к ней.

VII

Валли вышла из дому. На площади Радецкого — с увитыми зеленью галереями и фигурами на фронтонах — царила праздничная тишина. Прохожих было мало, да и те не торопились. Извозчики не вспугивали голубей на свежеполитой булыжной мостовой. На углу Вальдштейнской улицы стояла извозчичья пролетка. Лошадь лениво жевала овес из подвязанного мешка. Кучер сидел перед трактиром «У Монтагов» и купал свои пышные усы в снежно-белой шапке пены, венчавшей коричневую кружку пива.

Было раннее утро да еще воскресенье — последнее воскресенье в мае месяце.

В большом «Кафе Радецкого», перед окном которого на плечах своих егерей и гусар стоял бронзовый фельдмаршал, как раз снимали стулья со столиков и раскладывали в корзинки булочки к утреннему завтраку. Проходя мимо, Валли увидела, как лысый владелец кафе пересчитывал подковки и булочки; он брал по одной и пробовал, хорошо ли поджарена хрустящая корочка. Мальчик-кельнер в жилете протирал пепельницы и сифоны. Сифоны были прозрачны, как голубое небо.

Валли звонко рассмеялась. Она вспомнила, как часто проклинала она в детстве сияющее голубое небо, потому что оно благоприятствовало пикнику.

Ах, эти воскресные пикники под началом тети Каролины! Эти ненавистные прогулки на «волю», на «лоно природы», прогулки, которые Валли казались хуже тюрьмы, потому что гулять разрешалось только по определенным дорожкам и при этом надо было думать, как бы не смять и не запачкать платье, да еще слушать ботанические, исторические или назидательные рассуждения тетки! Раз Валли, только чтобы позлить фрау фон Трейенфельс, всю прогулку на лодке к Святоянским порогам просидела, закрыв глаза. Валли было нелегко отказаться от удовольствия поглядеть на красоты природы, которые громко расхваливал лодочник. Крепко зажмурившись, сдерживала она подступавшие к глазам слезы. Но зато как она торжествовала потом! Тетя Каролина форменным образом взорвалась, несмотря на все ее старание соблюдать требуемую светским тоном сдержанность.