Прощание с плейбоем

Бальзам любви, увы, стал ядом,

По капле отравляет кровь…

Да, все пройдет. И мы покинем

Сей мир печальный навсегда…

Но пусть твое сияет имя

В душе, как в небесах звезда!

И свет целительный, быть может,

Хоть чуточку ослабит боль.

Пусть жизнь мираж… Но все же, все же

Ты мне надеяться позволь…

Что я тебя однажды встречу

Там, где печали нет и слез.

Сирень. Сиринга. Майский вечер…

Свирели тихий звук принес…

К малышу она привыкала долго, постоянно вспоминая прежнего котика. Тем более что Луи оказался непоседливым и любознательным. Он не лазил только выше потолка. Однажды, пытаясь достать ветку вербы, свалил с высокого шкафа вазу из советского хрусталя. Все тогда удивлялись, как это ваза не только не пришлепнула котенка, но и не разбилась.

Но постепенно тетя Вика привязывалась к новому питомцу, прощая ему любовь к цветам, которые он вытаскивал из ваз и разносил по всему дому, украшая ими кресла, диваны, кровать.

Еще он любил забираться на стенку и раскачивать музыку ветра, прислушиваясь к мелодичному перезвону трубочек. Для того чтобы удовлетворить страсть Луи к музыке, Виктория привязала к стулу колокольчик, и кот стал с удовольствием его раскачивать.

Тетина душа постепенно успокаивалась, она все крепче привязывалась к Луи, восхищаясь его длинными лапами и роскошным, почти что лисьим хвостом. Прощальным эхом прозвучало стихотворение, посвященное прежнему любимцу:

Ты шептала так часто – мой сладкий!

И твердила – всех лучше он!

А теперь я могу мягкой лапкой

Постучаться тихонько в твой сон.

Знаю я, что меня ты услышишь

И печально вздохнешь во сне.

Я теперь там, где звезды! И выше!

Но хранишь ты любовь ко мне.

И как прежде ты шепчешь, – мой сладкий.

И слезинка бежит по щеке.

Я касаюсь тебя мягкой лапкой,

Извини, что лишь только во сне…

Луи вырос, поумнел, перестал озорничать и большую часть дня лежал, вальяжно растянувшись на диване, кровати или, свернувшись клубком, устраивался в корзине в кабинете хозяйки, пока она трудилась над своими книгами.

Единственное, на что жаловалась Виктория, – Луи не был так ласков, как прежний котик. Но она смирилась с этой особенностью Луи и полюбила его всей душой. И вот новая напасть.

– Я сейчас приеду, – проговорила Мирослава в трубку и, обернувшись к Морису, добавила: – Мне надо ехать к тете.

– Я с вами? – спросил он.

– Нет, не надо, – произнесла она решительно, – я должна поехать одна.

– Как скажете, – отозвался он. Даже не зная, что случилось, он был уверен, что Мирослава знает, что делать.

Тетю она застала сидящей на террасе. Закутанная в теплую шаль, Виктория осунулась, похудела и постарела лет на десять. Она даже не повернула голову, чтобы узнать, кто пришел.

Мирославе было больно смотреть на нее. Она опустилась на колени возле кресла и положила голову на колени Виктории. Через миг она почувствовала, как длинные тонкие пальцы Виктории дотронулись до ее головы и застыли. Даже сквозь волосы Мирослава чувствовала, что пальцы у Виктории ледяные.

Она осторожно сняла руку тети, подняла голову, потом встала и, обняв тетку, стала тихонько укачивать ее как маленького ребенка.

– Тетечка, – прошептали ее губы чуть слышно.

Но Виктория услышала этот шепот и тяжело, отчаянно разрыдалась. Сквозь рыдания она повторяла одно и то же:

– Это я, это я виновата!

– Тетя! Милая, в чем ты виновата?

Виктория подняла голову и посмотрела на племянницу.

– Разве Игорь тебе не сказал?

– Нет, он ничего мне не говорил.

– Я… я неосознанно все время хотела ласки котика. Ну, понимаешь, чтобы он ласкался. А Луи презирал «телячьи нежности». – Виктория жалобно всхлипнула и продолжила: – Мы с Игорем пошли на выставку рыбы «Камчатский рыбак» и там увидели клетку с котиками от Приюта. Я даже сама не знаю, как меня туда притянуло. Я сразу просунула руку, и именно этот котенок прижался к ней, стал ласкаться, обнимать меня лапками. А потом он поднял свои глазки и посмотрел на меня. Глазки еще были мутными, потому что он был совсем маленький. Нам сказали, что ему полтора месяца. Но у меня было такое ощущение, что он заглядывает в мою душу. И я не выдержала и взяла его в наш дом. Нас заверили, что малыш здоров и привит. И вот ему стало плохо… – Виктория снова заплакала.

Мирослава знала, что нет таких слов, чтобы утешить теткино горе, но все-таки прошептала:

– Ты же не знала.

– Не знала, – всхлипнула Виктория, – но все-таки это я принесла в наш дом смерть Луи. Он болел четыре дня. И никакие врачи, лекарства его не спасли. Это я виновата! – снова воскликнула она.

– Тетя, моя маленькая тетя, – прошептала Мирослава, снова обнимая Викторию.

– И остались мы с Игорем сиротами, – вырвалось у Виктории.

– Тише, тише, тетечка. У вас есть мы, и потом в вашей жизни появится новый Луи.

– Нет! Только не Луи!

– Конечно, вы придумаете ему новое имя.

– Но этого больше не будет!

– Ты ведь писательница и знаешь, что такова жизнь, – пробормотала Мирослава тихо.

– Знать ничего не хочу! – воскликнула Виктория. – Это несправедливо! Это жестоко!

– Я согласна с тобой. Но изменить мы ничего не можем. Остается только примириться.

– Не хочу!