Прощание славянки

Вместе с тем, записка намечала целый ряд мер по изменению уставов и насаждению военного и технического образования.

Словом, вся реорганизация армии, рассчитанная на длительный период, была поставлена так, как будто Ставка имела впереди много времени и жила в нормальной обстановке, а не имела дело с массой, давно переставшей повиноваться, работать и учиться.

Но даже и эти робкие попытки восстановления армии оставались в области теоретических предположений.

Вводить их в жизнь должно было военное министерство, а Верховский, предвидя события, ставил свою деятельность в зависимость от взглядов Совета.

Единственное мероприятие проведено им было скоро и легко — это роспуск из армии четырех старших возрастных классов, который окончательно укрепил солдат в мысли о предстоящей демобилизации.

На практике никаких мер к поднятию дисциплины не было принято.

Впрочем, сделать это было бы тем более трудно, что идеология воинской Дисциплины у руководителей вооруженных сил проявлялась официально в формах весьма неожиданных.

Так, Верховский, в согласии с мнением советов, видел главную причину разрухи «в непонимании войсками целей войны» и предлагал Правительству и Совету «сделать для каждого человека совершенно ясным, что мы не воюем ради захватов своих и чужих».

Ни Рига, ни занятие немцами Моонзунда так и не прояснили истинного положения дел в глазах военного министра.

Керенский по требованию Совета приостановил приведение в исполнение смертных приговоров в армии, т. е. фактически отменил смертную казнь.

Вердеревский в это время усердно проповедывал выдвинутое им дикое положение о том, что «дисциплина должна быть добровольной».

— Надо сговориться с массой, — говорил он, — и на основании общей любви к родине побудить ее добровольно принять на себя все тяготы воинской дисциплины. Необходимо, чтобы дисциплина перестала носить в себе неприятный характер принуждения…

По всей видимости, он к этому времени уже забыл о том, как договаривался с этими самыми массами творец приказа номер один Соколов.

А договорился он, как известно, до госпиталя, в который попал после полученной от этих самых «масс» тяжелой черпно-мозговой трамвой.

Официальное лицемерие продолжало поддерживать легенду о жизнеспособности фронта.

Так, 10 октября Верховский говорил «Совету республики»:

— Люди, которые говорят, что русской армии не существует, не понимают того, что они говорят. Немцы держат на нашем фронте 130 дивизий. Русская армия существует, исполняет свою задачу и исполнит ее до конца…

Но уже через несколько дней он на заседании комиссии «Совета республики» он в отчаянии заявил:

— У нас нет более армии, необходимо заключить немедленно сепаратный мир с немцами!

Не сложно догадаться, что такое направление военной политики расчищало пути большевизму в армии, давая ему, по сути дела, зеленую улицу.

И большевики с превеликим знанием дела вели свою подрывную работу, призывая, а иногда уже и требуя, отказывать в повиновении начальникам и как можно скорее прекратить войну.

Надо ли говорить, что в войсках они куда как благодатную для своей пропаганды почву, взрыхленную и обильно удобренную приказом номер один и «декларацией прав солдата».

А если учесть то, что впереди предстояла дождливая осень, холодная зима, с неизбежными тяжелыми лишениями, осложненными сильнейшим расстройством тыла, то они играли уже безпроигрышную партию.

Делегаты, отправляемые со всех фронтов в Петроградский совет с запросами, просьбами, требованиями, угрозами, слышали там иногда от немногочисленных представителей оборонческого блока просьбы потерпеть.

Но пропускали их мимо ушей, поскольку находили полное сочувствие в большевистской фракции Совета.

Именно оттуда они уносили с собой в грязные и холодные окопы убеждение, что мирные переговоры не начнутся, пока вся власть не перейдет к большевистским советам.

Не лучше было и в тылу.

И если бы армия спросила тыл:

— Воюем мы или не воюем?

то тыл мгновенно ответил бы словом и делом:

— Не воюем!

«К тылу, к стране, ко всей Российской республике и прежде всего в революционной демократии, — взывал 3 октября официоз революционной демократии „Известия“. — Не сваливайте вину на буржуазию, потому что армия обращается не к ней, а к вам, — революционерам и демократам, потому что не буржуазия, вы, — большевики, меньшевики и социалисты-революционеры, называете солдат товарищами.

Или товарищеская верность до смерти, или слово „товарищ“ — лживое слово»…

Осенью в одном из заседаний Петроградского совета, прибывший с фронта офицер Дубасов сказал:

— Солдаты сейчас не хотят ни свободы, ни земли. Они хотят одного — конца войны. Что бы вы здесь ни говорили, солдаты больше воевать не будут…

Это заявление, как передавал газетный хроникер, произвело «непередаваемое впечатление».

Особо надо сказать о большевистской печати, поскольку партийные организации принимали меры к широкому распространению местных партийных газет и журналов.

В сентябре — октябре был значительно увеличен тираж многих большевистских газет, многие из которых стали выходить еждневно..