Прощание славянки

Что же касается самого Николая, то он насчитал в ультиматуме Австрии целых восемь требований, неприемлемы для независимого государства.

О чем и записал в своем дневнике.

Получив ответ Николая, Пашич перекрестился.

— Есть Бог на небе, а Царь в России! — воскликнул он.

В тот же день Сазонов встретился с несколькими послами.

Посол Британии Бьюкенен выразил глубокую надежду, что Россия предоставит британскому правительству время использовать свое влияние, как мирного посредника, и не будет торопиться с мобилизацией.

— Если же вы ее проведете, — сказал он, — то Германия не удовлетворится контрмобилизацией и сразу же объявит ей войну.

— Все так, — согласился министр, — но Россия не может разрешить Австрии обрушиться на Сербию. Но я уверяю вас, что она не предпримет никаких военных действий, если ее к тому не принудят.

Графу Сапари министр сказал, что вполне понимает мотивы, заставившие Австрию предъявить ультиматум, и что, если она согласится пересмотреть некоторые из его пунктов, бубет не трудно прийти к удовлетворительному решению.

27 июля британский кабинет в первый раз после начала кризиса занялся обсуждением международного положения.

Грей начал свой доклад с изложения телеграммы посла в Петербурге Бьюкенена, в которой сообщалось, что в случае войны Сазонов рассчитывает на военную поддержку со стороны Англии.

— Наступила минута, — говорил Грей, — когда кабинет должен вынести определённое решение, примет ли Англия активное участие в общеевропейском вопросе рядом с двумя другими державами Антанты, или же останется в стороне и сохранит абсолютный нейтралитет. Англия не может дольше откладывать решение. События надвигаются с большой быстротой. Если кабинет выскажется за нейтралитет, я подам в отставку…

Воцарилось молчание.

Первым нарушил его лорд Морлей. Он высказался против вступления Англии в войну.

Такую же позицию заняло подавляющее большинство членов кабинета — одиннадцать, считая самого Морлея.

Грея поддержали только трое: премьер Г. Асквит, Р. Холден и У. Черчилль.

Ллойд Джордж и ещё несколько министров заняли выжидательную позицию.

Тем не менее, посол Германии в Лондоне К. Лихновский сообщил в своей телеграмме в Берлин о том, что соблюдение Великобританией нейтралитета в европейской войне крайне сомнительно.

Сложно сказать, сыграла ли эта телеграмма свою роль, но в тот же вечер кайзер Вильгельм II в своем послании императору Австро-Венгрии Францу-Иосифу посоветовал ему «ограничиться в войне с Сербией захватом Белграда, после чего сразу начать с Сербией мирные переговоры».

Одновременно военный министр отдал приказ о возвращении войск из летних лагерей в районы постоянной дислокации и усилении охраны железных дорог. Был приведен в боеготовность и Флот Открытого моря.

Впрочем, существует и другая версия событий того дня. По ним, Вильгельм по каким-то непонятным причинам ознакомился с ответом Белграда с большим опозданием.

Он был неприятно удивлен ее железной логикой и примирительным тоном.

— Это вполне достойный ответ, — после долгого молчанья проговорил он. — Если бы я получил такую ноту, я бы на месте Вены счел себя вполне удовлетворенным…

Более того, кайзер посоветовал Вене ограничиться захватом Белграда, после чего сразу же начать с сербами мирные переговоры.

Однако совет кайзера запоздал, поскольку австрийы уже выставили на берегу Савы батареи и передали сербам о начале войны.

Если так оно и было на самом деле, то, что же тогда означали все заявления кайзера о том, что «надо кончать со славянской сволочью»?

Ведь если бы Вена ограничилась бы захватом только Белграда, то никакой войны, возможно, и не было бы. Поскольку именно Россия советовала Белграду «не противодействовать вооруженному вторжению на сербскую территорию, если таковое вторжение последует, и заявить, что Сербия уступает силе и вручает свою судьбу решению великих держав».

Непонятно и то, почему столь заинтересованный в развязывании войны кайзер получил ответную ноту Сербии только вечером 28 июля, то есть, через три дня после ее предъявления.

Все газеты наперебой комментировали ответ Белграда Вене, а самый заинтересованный в войне человек оставался в неведении целых три дня!

Более того, столь воинственно настроенный до этого момента кайзер по сути дела предлагал той самой Вене, которую всячески торопил с началом боевых действий, отказаться от полномасштабной войны.

Странно…

«Было ли это настроение глубоко и прочно, — писал по этому поводу Сазонов, — я не знаю.

Можно в этом усомниться. У людей впечатлительных и поверхностных, как Вильгельм II, настроения нередко переживают тот момент, под влиянием которого они зарождаются.

По крайней мере, мы больше ничего не слышали о каких-либо серьезных попытках кайзера употребить свое личное влияние в Австрии на пользу мира.

Те старания, о которых он упоминал в своих телеграммах к Государю, были лишены всякого значения, и на них надо смотреть просто как на риторический прием.

Иначе он, вероятно, не называл бы „бессмыслицей“ мысль, выражавшуюся Государем о передаче австро-сербского спора в Гаагский международный суд.