Прощённые

Внизу, действительно, увидел экипаж, а рядом с ним – закутанную в плащ фигуру. Узнал Ростовцева. Орлов, нарочно сдерживая шаг, приблизился. Яков Иванович раскрыл дверь экипажа и молча, жестом, пригласил его. Пожав плечами, Михаил вошёл. Резким толчком дверца за ним захлопнулась. Внутри было достаточно темно. Потом услышал звук дыхания напротив… И голос.

– Ну, здравствуйте. Вот, стало быть, и свиделись…

Узнал, не различив лица её не свыкшимися с темнотой глазами. Вздохнул.

– Что тут сказать. Хотите проклянуть – так прокляните. Отдать властям – отдайте. Всё в вашей власти.

– Совсем не этого мне надобно.

– Чего же вы хотите?

– Прежде всего хочу понять вас. Зачем вы вознамерились мешать увековечиванию памяти моего сына? Ради чего? Разве я требовала в том вашего участия? Напротив – в начинания моих я действую вполне самостоятельно.

– Да положив на это цельный капитал.

– И что с того? Я трачу невостребованный капитал погибшего Владимира, оставшийся тому от деда и отца его. И вижу в этом лучшее ему применение. Но вы… Вы, помнится и раньше, у меня в Отраде, совсем не понимали устремления моего. Я помню все эти надуманные уговоры… А ваш приятель! Тот странный неприятный господин, который нёс псевдонаучный вздор про память, и уверял меня, что исцеление – в забытьи. Софистика! Я всё желаю помнить!

Но Михаил, не сдерживая горечь в голосе, вдруг перебил её:

– Полноте вам! Да помните ли вы!

Теперь он видел, и вполне отчётливо, её лицо. В нём выразилось некоторое замешательство.

– Не понимаю вас…

– Вы позабыли обещание своё. Как вы могли! Ваша идея помутила вам рассудок. Вы… Ведь вы, поди, так и не осознали… свою жестокость.

Кузина же глядела на него в полном недоумении. Потом спросила тихо, с осторожностью:

– Помилуйте, что же я обещала вам?

Он усмехнулся, отвернул лицо.

– Не мне, но моему единственному сыну Николаю вы обещали… передать сей капитал.

Она смотрела широко раскрытыми глазами.

– Что вы такое говорите? Я обещала … Николаю? Но когда?

Он повернулся к ней.

– Так я напомню вам – про первый, вместе с малолетним сыном, мой визит в Отраду…

Тогда, после безвременной кончины Фёдора Орлова, отец и сын приехали в имение Новосильцевой с бедой и просьбою. Михаил упрашивал кузину выкупить злосчастное имение Фёдора, заложенное за непомерные долги.

– Не токмо ради памяти моего брата, но ради сохранения достоинства и репутации семьи. Когда ещё фамильные орловские имения сдавались за долги заимодавцам? Да разве наши предки приветствовали бы такое…

Затронул он и тему невостребованного капитала.

– Сын ваш, Владимир Дмитриевич, погиб на честном поединке. Ту горькую потерю не вернуть. Но если памятью его и капиталом спасти доброе имя упокоившегося родственника, неужто это было бы неблагородно? Имение тем самым сохранится для семьи. Я вас прошу не из своей корысти.

На это Новосильцева ответила ему с тонкой улыбкой:

– По мне – так вы, любезный кузен, не о том печётесь. Наш родственник о добром имени своём не слишком-то заботился при жизни. Деньгами теперь мало что исправишь – уж поверьте…  Земель орловских от такой потери не убавится. Поместье-то, поди, разорено. Трёх таковых на все долги не хватит.

Михаил Фёдорович, молча, потупился…

– Так значит, я права. В участи брата вы не виноваты, так не расплачивайтесь за его грехи. Поди теперь, в собственном вашем положении, вам без того есть за кого просить.

Жестом руки она подозвала к себе Николеньку. Мальчик, склонив темноволосую головку, подошёл. Она погладила племянника по волосам, затем нежно подняв лицо за подбородок, поцеловала. Прижала его голову к своей груди.

– Прошедшего уже не переменишь. Только ребёнку надобно не этого. Ведь будущность наших детей всецело от родительского здравомыслия зависит.

И отпустив от себя мальчика, вновь обратилась к Михаилу:

– Теперь, Михаил Фёдорович, всё токмо в ваших силах.

И, помолчав, добавила:

– А для володенькиного капитала, найдётся применение важнее…

Ростовцев, стоя поодаль, пытался вслушиваться в голоса из экипажа. На несколько минут всё разом стихло…  Яков Иванович насторожился. Чуть позже женский голос продолжил разговор.

…Теперь в глазах Екатерины Новосильцевой были испуг и искренняя жалость.

– О, Боже мой! Вы, стало быть, так поняли меня! Поверьте, я и в мыслях не имела… Я говорила совершенно о другом. Я говорила о теперешнем предназначении вашем – в ваших детях. Алексей Фёдорович уже писал мне ранее. Я обещала покровительство и помощь при поступлении племянника в университет. И безусловно, обещание своё исполню. Но капитал Владимира я и тогда намеревалась употребить в богоугодных целях.

Несчастный Михаил, едва удерживая стон, закрыл лицо руками.

Она погладила рукой его плечо. Потом, подумавши, убрала руку.

– Но ведь одним отеческим радением не оправдать разбойничания вашего… Как вы могли, вы – дворянин и офицер, пойти путём преступных злодеяний! Чем перед вами виноват несчастный архитектор! Позор, какой позор…

Михаил Фёдорович поднял голову.