Прошедшие войны

Седьмого мая утром вышел на перрон Грозненского вокзала. Все было так же, как и двенадцать лет назад, когда его в Ростов-на-Дону провожал друг, Курто Зукаев. Три-четыре часа ходил по рельсам, мечтал увидеть сына. Потом расспрашивал о ребенке милиционера, дворника, просто прохожих. Знал, что всё это не реально, что это одни лишь грезы, плод внутреннего желания и воображения, и все равно до сих пор в это верил, этим себя обманывал и даже успокаивал. Все было напрасно. Никто его не ждал, тем более сын…

Вечером на рейсовом автобусе прибыл в райцентр Шали. Сошел с транспорта и обалдел: кругом творилось невообразимое. Везде были пыль, грязь, мусор. Стояла странная вонь. Прямо по центру бегали свиньи с поросятами. Там, где раньше были ресторан и столовая, толпилась куча пьяных, грязных людей. Пили водку, вино, пиво прямо на улице, сидя на земле или став около подоконников. В нескольких местах на виду валялись в пыли мужики. За столовой сильно матерились, кричали — видимо дрались. В районе стадиона хором пели народные частушки. На площади Ленина на скамейках сидели розовощекие, пухленькие девицы — ели семечки, делали серьезный вид лица, иногда после чьей-то бестолковой реплики — натужно визжали. Возле этих скамеек лихо гарцевали молодые люди — в основном дагестанцы и армяне. Над зданием райкома висел лозунг — «Верным путем идем, товарищи!», а чуть левее, над зданием исполкома — «Наш путь — коммунизм!». В доме культуры духовой оркестр играл победный марш… Было душно, безветренно, беззаботно-празднично. Весна была в разгаре.

Вдоволь налюбовавшись людским ликованием, Цанка торопливо тронулся вверх, в горы, в сторону родного села. Проходя мимо дома, где жил когда-то будучи председателем исполкома, остановился, с любопытством заглянул во двор. Дом был обшарпан, в нескольких местах выбиты стекла, входная дверь висела на одной петле. Во дворе было замусорено, в беспорядке валялся всякий хлам, в разных местах виднелись человеческие испражнения, посаженные Цанком саженцы плодовых деревьев высохли, было видно, что их кору объели домашние животные — может быть козы. А вокруг дома, весело крича, бегали голопузые аварские дети. В следующем дворе весело играла музыка, шумел народ — шла раздольная армянская свадьба.

В густых сумерках Цанка вышел из Шали, спустился к реке Басс, остановился под ольхой, где когда-то ночевал с Кесирт. Большое ветвистое дерево состарилось, ствол в одном месте прогнил, скрючился на бок, часть ветвей обсохла. «Видимо, и я стал таким», — подумал Арачаев, с щемящей тоской оглядывая дерево. Всюду, кругом, на земле валялись побитые стекла, банки из-под консервов, бутылки, многочисленные пробки. Цанка долго искал чистое место, устало сел, сердце сдавилось, болело в груди, ныла душа. Им овладела тягучая печаль, невыносимая скорбь. Невозвратная жизнь в кругу близких, в родных краях — ушла в прошлое, как лучезарный сон, растворилась в мрачных сумерках большевизма…

Когда стемнело, Цанка обмылся в реке, переоделся в гражданскую одежду, после этого долго молился, просил Бога вернуть свой народ в родной, благодатный край.

В полночь добрался до далекой заимки лесника. Ветхое жилище пустовало, было заброшено и мрачновато. Вся эта обстановка соответствовала внутреннему состоянию и настроению путника. Здесь он провел остаток ночи и весь следующий день. Все это время лежал на покрытых пылью нарах, среди густых, затейливых паутин… Болело сердце, болели ноги, всё болело. К вечеру сердце отпустило, стало легче дышать. Тогда Цанка тронулся дальше; через горы, леса, перевалы, ущелья. Задолго до рассвета был около Дуц-Хоте. Обошел севернее, по ущелью реки Вашандарой, село, вышел к родному роднику. Долго пил сладкую воду, переливал, играясь, влагу из ладони в ладонь, сам того не замечая, радовался, как ребенок, смеялся от души. Впервые за последние дни не почувствовал тяжести в груди.

Насладившись родником, второпях двинулся вверх, в сторону истока. Теперь его терзал выбор — вначале пойти на кладбище, потом в родной двор за золотом или наоборот. С трудом решил первым делом навестить могилы родственников.

Долго шел вдоль родника. Вода в русле весело журчала, радовалась встрече с родным человеком. Настроение Цанка тоже улучшилось, весело заиграла в жилах кровь, в висках бравой дробью отдавался учащенный пульс. Вскоре наткнулся на заросшую тропинку, ведущую в сторону кладбища. Спотыкаясь в густом бурьяне, полез вверх по склону. Несколько раз падал, в нетерпении вставал, шел дальше.

Ночь была теплой, безлунной, звездной. С вершины горы веяло холодом и прохладой. Внизу, в болотистой долине Вашандарой, в беспорядке голосили лягушки. На противоположном склоне, в лесу, тревожно ухала сова. Над головой несколько раз пролетели летучие мыши. На полпути Цанка остановился, устал, задыхался. Оглянулся — кругом был мрак, только далеко за родником чернели контуры жилищ Дуц-Хоте. Они были безжизненны, даже зловещи. «Живет ли кто там?» — подумал он, и двинулся дальше.