Проснулся утром...

– Ты не спорь, а думай. Вот ты скоро на работу должен бежать, а ведь не выспался. Все время ты кому-то что-то должен – помощь, день­ги, внимание. Каждый день десятки людей чего-то от тебя требуют, просят... Это ж с ума сойти можно! У каждого своя клетка. И мне кажет­ся, твоя похуже моей. Я вот лежу тут, как на диванчике, поесть мне все­гда принесут, развлечений хватает. Я на людей люблю смотреть, как телевизор получается...

– Ну, мы же по-своему судим...

– Правильно. А вот как вы своих женщин любите? Страхолюдины же! У каждой грива! Львица должна быть без гривы. Но с усами. Однако я ведь не пытаюсь навязать тебе своих девчонок...

– Да уж и на том спасибо.

– Ну ладно, вздремну я еще. Но ты, если чего не понятно, заходи. Или сам думай, – и лев сладко зевнул...

Так я и не попил чаю. Пошел еще часок покемарил до работы.

Октябрь, 2003

Я УЖЕ НЕ ЗНАЮ, ЧТО О НАС ДУМАТЬ...

Я уже не знаю, что о нас думать. О людях! Вот посудите.

Недавно я узнал, что за последние три тысячи лет вулкан Везувий извергался около ста раз. Помпеи и Геркуланум – далеко не единствен­ная беда, которую он натворил. Даже недавно, в сороковых годах про­шлого века, Везувий извергся и погубил сотни людей.

Смотрю я об этом документальный фильм и думаю: люди не долж­ны жить у его подножия! Даже если тебе повезет и катастрофы не слу­чится в отведенное тебе время, придут твои дети, внуки, и хотя бы их нужно уберечь от смерти в дыму и пыли, под градом скал и камней. Говорят, что во время извержения люди умирали (по крайней мере, две тысячи лет назад) от ожогов. Раскаленный воздух запекал человека внут­ри и снаружи. Надо бежать, бежать в любые города и страны, подальше от этого чудовища, от этой бомбы замедленного действия...

Вы согласны? Так вот, у подножия Везувия, в самой опасной близо­сти к нему живут три городка, в них – десятки тысяч людей. Спасате­ли говорят, случись сильное извержение, большинство людей погиб­нет. Их даже нельзя будет эвакуировать: городки старые, дороги узенькие, а выездов на автострады по одному...

Все всё понимают. Но живут. Недальновидность? Беспечность? Глу­пость? Я уже готов был приклеить им один из этих ярлыков. Но авторы фильма поперли наверх, к кратеру. И тут меня потрясло еще одно от­крытие (мое же).

Оператор показывал дымки в кратере, ученый что-то рассказывал о лаве, которая бурлит совсем рядом... А я не мог отвести глаз от другого. В кратере растут, пусть чахленькие, но все же настоящие, ярко-зеленые кустики и трава!

Представляете, каждые тридцать лет в среднем кратер наполняется кипящей лавой, а уже через десяток-другой лет здесь прорастает тра­ва... Инстинкт жизни неистребим. И люди подобны этой траве, обре­ченной на страшную смерть еще до рождения. Жить! Неважно, как и где, неважно, надолго ли, главное – жить. Главное и единственно при­емлемое. И что прикажете о нас думать?

Биомасса...

Есть такое чудное понятие. Все живое на планете – биомасса. И мы ее часть. И, судя по достижениям, вполне преуспевающая часть. Пожа­луй, самая агрессивная и самая изворотливая. Вы как хотите, но меня такое знание не повергло в уныние, а, напротив – приободрило. Те­перь, если я увижу, что в лифте опять кто-то нагадил, я не стану возму­щаться, а лишь вздохну: ну что ты с них возьмешь... Зато когда я стану перечитывать Маркеса или слушать Кругликова, то исполнюсь гордос­ти: из того же теста, но каковы талант и сила! И тихонько подумаю: может, и я не совсем безнадежен...

Чего и вам желаю.

Октябрь, 2003

ПРОСНУЛСЯ. СО СКРИПОМ...

Проснулся. Со скрипом. Причапал на кухню. Залил в кофеварку воды, кофе засыпал, щелкнул красной кнопочкой – не включается. Выдернул из розетки чайник, воткнул туда вилку кофеварки. Щелкнул кнопкой чайника и был удивлен – опять не включается. Странно. Долго думал...

При этом разглядывал в окно город под бледным жемчужно-розо­вым рассветом. Город такой же приторможенный, как и я, поеживается и о чем-то мечтает. О чем? О субвенциях из области? Почему бы и нет? Мечтаю же я о премии Букера. Нашу газету номинировали на Букеров­скую премию по разделу «молодая пресса Восточной Европы». В конце года будет ясно. Я бы ботинки новые купил. А Татьяне Степановне по­дарил бы новую лангетку для поломанной руки. Она опять руку слома­ла, а лангетку старую носит, от позапрошлогоднего перелома. Чудно. Судьбу моих ботинок и ее новой лангетки будут решать в каком-то

Гамбурге, где в квартале Красных фонарей, в самом сердце продажной любви, сидит за окном-витриной моя знакомая труженица любви по требованию... Ну, я же не виноват, что при слове Гамбург я вспоминаю эту милую женщину! Так почему бы и городу не помечтать о премиях?