Проснулся утром...

Облаком, сизым облаком...

Помните? Вчера по радио эту песню пел Агутин. Точнее, не пел, а больше покрикивал. Но песни не испортил. А почему сейчас не объяв­ляют авторов того, что поют? Нет, как говорит сегодня молодежь, как бы авторов того, что типа поют. Наверное, потому, что большинство авторов провалится от стыда сквозь землю? Или не провалится? Как бы певец не проваливается, так что и с типа автором ничего не случится. Переживет. А мне было бы интересно услышать имена этих художни­ков слова и звука.

Но ведь такой вот песней можно только гордиться. Правда? И Ро­берту Рождественскому, и Микаэлу Таривердиеву можно было гордить­ся. Если песня пережила не только сезон, но и авторов, это настоящая песня. Правда?

Ты полети к родному дому,

отсюда к родному дому...

Странно, но «родной дом» у меня почти ни с чем не ассоциируется. Мы часто переезжали. По году-два жили в украинских селах, потом в городе. А может, «родной дом» – это детство, с папой и мамой, с их заботой и собственной безмятежностью...

Где-то далеко, в памяти моей,

Сейчас, как в детстве, тепло,

Хоть память укрыта

Такими большими снегами...

Вы скажете, что я становлюсь сентиментальным. Еще бы! В сорок восемь самая пора. Только в восемнадцать я тоже был достаточно сен­тиментальным. Хотя каждый понимает слова по-своему. Возможность с помощью песни заглянуть в себя, в память, как в старый запыленный альбом с заветными пожелтевшими фотографиями, я сантиментами не считаю. Иногда это нужно делать. Иногда даже полезно.

Берег мой, покажись вдали

Краешком, тонкой линией...

О чем они писали эти слова? Раньше я думал – о Родине. Песня, кажется, так и называется – «Песня о Родине». (Раньше слово «Роди­на» писали только с большой буквы, а слово «Бог» – с маленькой.) А вот теперь мне кажется, песня о чем-то другом. О чем вслух особо и го­ворить не принято. Помните покой, которого так жаждал булгаковс­кий Мастер? Может, это желанный берег?

Берег мой, берег ласковый,

Ах, до тебя, родной, доплыть бы,

Доплыть бы хотя б когда-нибудь...

Доплывем. И, может, на самом деле он будет ласковым. И не об­манет.

А сексуальное и даже больше политическое заявление я сделаю в следующий раз. И еще опечалю вас. А в этот раз, надеюсь, развеселил.

Октябрь, 2003

ПЕРЕД РАССВЕТОМ...

Перед рассветом меня разобрал кашель. Я так бухыкал, что пришлось подняться. Прошел в кухню, зажег свет над столом, набрал воды в чай­ник и включил. Чайник, как всегда, сначала резко зашумел, показывая, что тоже проснулся, а потом притих и весь окунулся в работу – воду нагревать. А я все кашлял и радовался, что соседи мои спят крепко. До­стал чашку темного прозрачного стекла, вынул из коробки пакетик с шиповником, взял вскипевший чайник и вдруг... Это было так неожи­данно и так впечатляюще, что я чуть не ошпарился кипятком. Над пло­щадью раздался оглушительный рев. Самолет падает? Иноплы приле­тели? Вторая версия мне понравилась больше. Опять взревело. Взревело так, что стекла в окне задребезжали... И тут до меня дошло – это лев!

Ага, ага! Вот тут вы окончательно решили, что ваш покорный слуга сошел с ума. Какие львы в Апатитах на площади Геологов?! – восклик­нете вы. Обыкновенные, – отвечу я. – Африканские.

Рядом с моим домом остановился наш старый знакомый – тульс­кий зверинец.

Как он роскошно рычит! Если услышать этот звук в лесу или в пус­тыне, да еще ночью, никакие памперсы не помогут. Мамой клянусь!

Стало так интересно, что я даже кашлять забыл. Выскочил на балкон.

– Ты чего? – спросил я его с балкона.

– Да так, – проворчал лев, – сон приснился. Как будто отстоял в магазине длинную очередь за мясом, подошел к прилавку, а там не про­давщица, а пудель в белом халате, и он мне говорит: брысь! Ты пред­ставляешь?

– Да, некультурно получилось. А меня недавно ротвейлер облаял. Хотел треснуть по его роже ногой, так с ним мальчик был лет пяти, маль­чик бы стал плакать...

– Кстати, – лев понизил голос, – а где у вас тут торговля собач­ками на развес?

– Да ну, еще на них деньги тратить. Утречком пройдись по дво­рам – полно собак бегает.

– Иди ты! Ничейных?

– Раз она за собой хозяина на веревочке не тащит, значит, ничей­ная. Угощайся!

– Спасибо...

Мне показалось, он мечтательно улыбнулся.

– Слушай, я все спросить хочу...

– Небось, про то, как тяжело в клетке жить?

– Да мы тут спорим постоянно по этому поводу...