Еще раз о китайцах. Одну мою знакомую коробит, когда китайцы выходят на помосты и на дорожки – боится, что опять медали им достанутся. Я ее успокаиваю: все по-честному, каждая четвертая медаль должна уйти в Поднебесную, такова неумолимая логика пропорций. Коль уж каждый четвертый на планете китаец, то и среди чемпионов их должна быть ровно четверть. Умом она соглашается, но сердцем все равно протестует. Женщина, что с нее возьмешь. Женщины ведь даже толком сыр не умеют завернуть после того, как доставали его из холодильника. Обязательно дырку в упаковке оставят, чтобы бок сыра засох и скукожился. Или крышку на бутылочку с кетчупом не навернут, а просто приложат. Ты потом хвать бутылочку, а в руках только крышечка остается, а бутылка – на полу.
В ответ же на справедливые претензии ты обязательно услышишь: буду я еще внимание свое тратить на такие глупости, как заворачивание сыра! Ну и какой после этого справедливости ждать от женщин по отношению к китайцам?
МОЯ ДОЧЬ НЕ РАЗГОВАРИВАЛА...
Моя дочь не разговаривала со мной двадцать шесть лет. Теперь она не разговаривает со своей дочерью. Дура. Это у меня такое ласковое слово для дочери. Зовут ее Лена.
Мы отмечали ее день рожденья, шестнадцатый. Все было хорошо. Потом гости стали расходиться, она вышла на улицу прощаться. Я убрал со стола, выглянул из окна – стоит с парнем у подъезда. Я крикнул, чтобы она недолго там стояла. Пока мыл посуду, разбил хрустальный бокал. Последний из тех, что отец из Чехословакии привез. Глянул опять в окно – стоят. Крикнул, чтобы шла уже домой. Она в ответ: хорошо. И тут же они стали смеяться чему-то.
Я постели разобрал. Ее все нет. Тут у меня зуб разболелся.
О чем можно болтать в двенадцатом часу ночи? Кричу в окно, что завтра в школу. А она: знаю!
И опять оба: хи-хи-хи... Я надел тапки, спустился вниз и спросил: сколько можно? А она: да ладно тебе, чего ты разорался? И я ударил ее. По лицу ладонью. Я не видел ее глаз, у подъезда лампочка не горит. Она не заплакала и не сказала ни слова. Пошла домой.
С тех пор не было ни дня, ни ночи, чтобы я не жалел об этом. Но и прощения не просил. Потому, что был прав. А она перестала со мной разговаривать. «Да» или «нет» – и все. Год мы еще жили вместе, потом она закончила школу и уехала из дома. Поступила, как я думаю, в первый попавшийся техникум, в торговый. Лишь бы от меня уехать.
А когда ей исполнилось 42, она позвонила мне и позвала в гости. И мы помирились. И плакали оба. Ой, сопли по щекам размазывали будьте-нате. И стало хоть немного легче. Мне кажется, я жил лишь для этого момента.
А теперь у нее беда. Моя любименькая внучка Маруська не ночевала дома. Мало того, мамаша нашла в кармане ее куртки презерватив. И психует, дергается. Как будто ее водородом накачали и она вот-вот взорвется.
Я ей говорю, да ладно, девочка уже взрослая, и у нее любовь, парень серьезный, в институте учится... А Ленка орет: ты, дед, совсем из ума выжил, ей только семнадцать, она еще школу не закончила! И рассказывает, что Машка получилась форменной хамкой, огрызается и дома, и в школе, учится из-под палки, а в голове одни гульки...
А я уже молчу. И не говорю, что у Маруськи к мамаше тоже претензии есть. Ну, то, что мать ее заставляет квартиру убирать и еду готовить – это ладно, тут я за дочь. А как быть с тем, что она сама своей дочке хамит? Маша говорит, что когда мать на вторую работу устроилась, в ларек, так с ней вообще невозможно разговаривать – орет все время, психует.
С одной стороны, дети неблагодарны. На вторую работу Лена пошла ради дочери в общем-то. А с другой стороны... Ленка допрыгается, что дочь с ней перестанет разговаривать и сбежит от нее при первом удобном случае. Так, как это у нас получилось. А я еще 26 лет не протяну, чтобы видеть, как они помирятся. Вот и живем, на пороховой бочке. Я да две дуры мои через дорогу напротив.
из жизни дятлов