Проснулся утром...

Скоро зима, а у меня нет слов... Вот классики находили эти слова – увяданье, очарованье, печаль, природа замерла, застыла... Люблю я пышное природы увяданье... Впрочем нет, я лично этого увядания не люблю. Это не в пику Пушкину, упаси Боже! Но словами «люблю» и «не люблю» мне не передать те едва уловимые и светлые ощущение, что возникают от серого и сырого города, от деревьев, которые стараются удержать при себе последние листья, от покоя и тишины в лесу, в пар­ках. Мир и покой. Мне кажется, деревья знают: зима не навсегда. Она необходима, чтобы перевести дух, вспомнить, подумать, чтобы собрать­ся с силами к следующему кругу. Мир и покой. Именно в эти дни, когда золото и багрянец угасли, когда ветви деревьев беззащитно оголены, когда воздух застыл, храня остатки тепла, хочется и самому утихоми­риться и вспомнить, подумать и, может быть, даже понять.

Что узнал, что сделал, чего не успел или не захотел делать, что при­обрел, от чего отказался, кого обрадовал, кого обидел... Всякое бывает. Увы. Так или иначе, но пытаешься понять, зачем ты прожил и этот круг. Вопрос банальный, казалось бы, но, смотря, как его спрашивать.

Раньше казалось, что ты всесилен, что ты выбираешь, что ты хозя­ин и что ты всемогущ... Да, да, как же, как же... А листья желтеют, как бы ты не бился. И опадают. И воздух наполняется предощущением зимы и холода. А ты проникаешься сознанием того, что ты лишь частичка этого громадного и роскошного величия. И когда над головой млеет нереальный свет первого северного сияния, ты особенно остро ощуща­ешь себя всего лишь пылинкой, микрочастичкой, но чего-то огромного и нужного... Пусть будет – нужного.

И почему-то всплывают из памяти не строки поэтов об осени, а Че­хов, и совсем по другому поводу, но так верно: как в сущности все пре­красно на этом мире! Все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, за­бывая о высших целях бытия... Я намеренно не пишу цитату дословно, главное здесь суть, ощущение. Только вот в чем они – эти высшие цели?

Вот за моим окном тесно переплелись березы, рябины, еще какие-то деревья, под ними кусты, трава и даже злющая крапива – и ведь как-то они уживаются. И может, правда в том, что и я с ними? И с вами. И все мы – это одно целое, неделимое, прекрасное и хрупкое... Я уверен (а я уже редко бываю уверенным) – это так. Мы все – Одно. Не мной при­думано и никем не будет опровергнуто. Лишь бы не забывать.

Только не спрашивайте: а зачем оно, это Одно? Я не знаю. Мне пока не дано. Может, кто-то из вас знает... Поделитесь. Если этим можно делиться.

Октябрь, 2000

СЛЕТАЛ В ПИТЕР...

Слетал в Питер. По делам. Там тоже осень. Но про осень я уже пи­сать не стану. В прошлом номере о ней поговорил, так друзья обеспоко­ились: у тебя депрессия, что случилось? Ничего не случилось. Зато по­нял, что задумчивость (или изображение ее) мне не идет. Дураковатость и легкомыслие больше к лицу. К моему.

– Улыбайтесь, господа! Самые гнусные дела творятся с серьезным выражением лица, так что – улыбайтесь!..

Так, кажется, говорил Григорий Горин... Улетая в мае в США, я ку­пил сборник Горина – сценарии, пьесы, рассказы, очерки. Там дал его почитать русскому парню, новому приятелю. Сашка пришел в восторг от Горина, читал сборник запоем, мы обсуждали с ним детали и глав­ное (если мы добрались до главного), я рассказывал ему о фильмах по горинским пьесам, об актерах... И в те же дни Горин умер. И мы помя­нули его текилой. И пожелали Царствия небесного.

А вы говорите – улыбайся! Хотя иногда не улыбаться трудно. Ка­кой был ажиотаж в Питере в субботу! Вы думаете по поводу моего при­езда? Нет. Конечно, я тоже был желанным гостем и заметно нарушил привычное течение жизни жителей северной столицы. Целых трех жи­телей. Это мои новые друзья. Мы знакомы давно – по Интернету. И вот увиделись. Забавная это штука – межнациональная сеть. Благода­ря ей у меня есть друзья и знакомые в Питере, в Нью-Йорке, во Владивостоке, в Екатеринбурге, в Ханты-Мансийске, в Милане, во многих дру­гих городах. Вы знаете, у меня никогда за мою жизнь не было друзей в Москве, а теперь друзей в Москве много. Зовут в гости, заклинают не останавливаться в гостиницах... Но я в свои сорок пять лет уже тяжел и неповоротлив, а вот молодежь чувствует себя в мире – в мире! – так, словно в Апатитах. Благодаря компьютерам, обвязавшим каждый уго­лок планеты. Кстати, эти подвалы теперь читают черт знает где.