Проспекты советской Москвы. История реконструкции главных улиц города. 1935–1990

Однако, по-видимому, изъяны оказались более существенными, чем казалось сначала, поскольку правление Центросоюза объявило третий, опять-таки закрытый конкурс, заказав семь проектов П. Беренсу (Берлин), братьям Весниным, П. Нахману и А. Самойлову, А. Никольскому, А. Олю, бригаде Объединения современных архитекторов (ОСА), И. Жолтовскому. Причем сроки, отпущенные на разработку, были чрезвычайно сжатыми – сдавать проекты требовалось уже 20 октября 1928 года. От ОСА вместо одного было подано два проекта – И. Леонидова и бригады в составе В. Владимирова, Н. Воротынцевой, А. Пастернака и Л. Славиной[324].

Конкурсный проект здания Центросоюза. Архитекторы Л. А., В. А. и А. А. Веснины. 1928 г.

Конкурсный проект здания Центросоюза. Инженер П. М. Нахман и архитектор А. В. Самойлов. 1928 г.

По итогам всех конкурсов к числу работ, представляющих наибольший интерес, комиссия отнесла проекты Нахмана и Самойлова, Оля, Ле Корбюзье и Жолтовского. Первый, по мнению экспертов, давал вполне приемлемое общее решение; Оль предложил удачную компоновку помещения; проект бригады ОСА (по примеру Ле Корбюзье предусматривавший устройство пандусов) отличался простотой и ясностью, однако давал слишком мало материала для дальнейшей разработки. Примерно такую же оценку получила и работа И. Леонидова[325].

Французские штучки на Мясницкой

Комиссия рекомендовала заказчику поручить разработку окончательного проекта или одному из советских архитекторов, или Ле Корбюзье с условием, что он представит еще один вариант проекта с учетом замечаний. Эксперты с большим недоверием отнеслись к ряду экстравагантных идей француза: пандусы вместо лестниц, открытый, пустой первый этаж в виде столбов, плоская крыша с садом на ней.

Все же правление Центросоюза провело переговоры с Ле Корбюзье. Прибывший в Москву француз сделал эффектный, но не слишком вразумительный доклад о достоинствах своего творения, после чего согласился внести в него изменения для устранения указанных комиссией недостатков. Наиболее заметным отличием переработанного проекта стал разворот объема конференц-зала на 90 градусов: теперь он выходил прямо на новую магистраль, формируя главный фасад здания. Но и пустой первый этаж, и плоская крыша, и пандусы остались без изменений. В результате проект, с точки зрения комиссии, даже ухудшился[326].

Сугубая броскость французских новинок заслонила и оттеснила на второй план остальные работы – о них даже и не вспоминали. Проект стал предметом оживленной дискуссии, в которую оказались вовлеченными и лица, не имевшие прямого отношения к проблеме. Мнения разошлись коренным образом, причем в защиту Ле Корбюзье высказались не только молодые «авангардисты», но и зодчие старшего поколения. Правда, чаще всего приводимые аргументы были скорее эмоционального порядка. К примеру, опытный Н. В. Марковников обвинил как экспертную комиссию, так и управление губернского инженера, не оценивших величия идей француза, в затхлом консерватизме. По мнению автора, следовало «пренебречь голосами дешевого анемичного благоразумия, боящегося как огня всякой ответственности, и ничтожного риска потери нескольких десятков тысяч рублей». Зато в случае успеха Москва получила бы «ценный пример осуществления широкой и свободной творческой идеи». Фразы, вне всякого сомнения, прекрасны, однако настораживает пренебрежительное упоминание о «нескольких десятках тысяч рублей». Автор, будучи сам профессионалом, не мог не понимать, что грандиозные замыслы француза обойдутся не в один миллион, и сознательно подтасовал факты для пущей убедительности своих рассуждений[327].

Яростным и страстным оппонентом Марковникову выступил, как это ни странно, один из самых убежденных советских авангардистов Л. М. Лисицкий, или, как его обычно именуют, Эль Лисицкий. Используя не менее красивые, чем предыдущий автор, обороты и сравнения, он убедительно показывал, что проект Ле Корбюзье направлен не на решение насущных проблем заказчика, а на саморекламу зодчего: «… дом строится заранее как сенсация, как трюк». Вывод статьи гласил: «Мы не для того строим социализм и стали безбожниками, чтобы лепить нового гипсового идола» (под идолом, конечно, подразумевался сам Ле Корбюзье)[328].