Прости грехи наши… Книга первая

– Докажи, докажи, Коля, – согласно закивала Верка головой, а про себя подумала: «Получше любуйся, кабель косолапый, на свою красотку, как она тебе нос утерла…. Будет тебе впредь наука, дураку!».

Василий вернулся домой трезвый и угрюмый. Он прошел мимо накрытого стола, сопровождаемый удивленным взглядом супруги.

– А, как же ужин, Вася? – спросила непонимающая его грозного молчания Анна.

Васька, вдруг, замер на полпути, развернулся, и, подойдя вплотную к жене, прошипел злым шепотом:

– Ужин, говоришь?! – и его огромный кулак, тут же с грохотом ударился об стол, – Да, я вот, так уже сыт! – показал Василий на горло, и трясущейся рукой схватил подбородок Анны.

– Кто же тебя успел накормить, чьи сплетни ты перевариваешь на этот раз? – не испугавшись и глядя ему прямо в глаза, спросила Анна.

– Добрые люди всегда найдутся, – одолеваемый желанием растерзать проснувшуюся в Анне смелость, ответил Василий.

– Добрые ли, Вася? – пытаясь остудить его гнев, сказала она.

Но Василий не слушал.

– Замолчи!!! – как безумный закричал он, и его широкая ладонь горячо хлестнула Анну по щеке, – На глазах всего села… Бессовестная! Да, как ты могла…

Впервые в жизни он ударил ее трезвый, и впервые в жизни Анне не было обидно. Василий, слепо ревновавший ее ко всем подряд, не подозревал, насколько был близок к истине в этот раз. Алексей Петрович запал в настрадавшуюся душу Анны. И хотя она понимала всю несбыточность этой взаимной симпатии, ей все равно было приятно почувствовать себя женщиной достойной восхищения. За годы своей безрадостной жизни, душа ее истосковалась по доброму слову, по настоящей мужской ласке. Ей надоело быть рабой чужой любви, пускай и чрезмерно пылкой, но такой несправедливой, неблагодарной…

Василий заметил перемену в ее взгляде. Что-то новое, бунтарское засквозило в ее серых, всегда ясных глазах. Он испугался. Опустил руку, и рыжая голова его тоже безвольно упала вниз. Тяжело дыша, он попятился к спальне, будто отступая перед этим взглядом.

Василий беспокойно ворочался в душной темноте комнаты и, не выдержав тягостного молчания, первым нарушил его.

– Ань, – умоляюще прозвучал его голос в шуршащей тишине ночи, – Скажи, что все это неправда. Ну, скажи! – тряся жену за плечо, требовал он.

Анна отозвалась не сразу, хотя и не спала. Она как-то обречено вздохнула, и устало проговорила:

– Даже, если и скажу, разве ты мне поверишь?..

Василий, ожидавший другого ответа, разозлился еще больше. Грозя окончательно сломать кровать, он резко развернул свое дрожащее негодованием тело, и громко засопел. Сердце его громыхало, готовое, вот-вот, выскочить наружу, будто там, в намученной груди, ему было невыносимо тесно.

Мужчина не мог не осознавать, какую обиду наносил своими разборками жене, и все-таки такой он видел Анну впервые. Это бесконечно тревожило его и не давало покоя. Он, вдруг, наяву ощутил, что теряет ее. Василий закрыл глаза, пытаясь успокоиться и восстановить привычный образ женщины, которую любил, по памяти. Но и здесь, у него ничего не получилось. Анна дробилась, как разбитое зеркало на множество осколков, до которых больно было дотрагиваться и страшно заглядывать. Глаза ее прогоняли, руки отталкивали, а голос звучал холодно и надменно. В приснившемся ему сне он все-таки потерял ее…

Анна шагала утром, по еще росистой тропинке к правлению. В рабочем халате, с засученными рукавами и косынке, низко покрывавшей лоб, она издали походила на закоренелую крестьянку. Впрочем, так оно и было на самом деле. Однако живые серые глаза, ее благородные черты лица и снежная белизна хлопка, защищавшая от жары голову, перечеркивали ее деревенское происхождение. Какая-то необычайная грация ее души и тела делали эту женщину и колхозницей и белоснежкой одновременно.

– Анна Григорьевна, – прозвучал вдогонку уже знакомый голос.

Прежде чем обернуться, женщина сделала несколько глубоких вдохов. Сердце Анны заколотилось часто-часто, как у школьницы на первом свидании. Ей, вдруг, стало нестерпимо стыдно за свои чувства. Краска залила ее щеки, и если бы не загар, прикрывший прорывавшийся наружу стыд, она бы, наверное, убежала. Но Анна все-таки повернула голову.

Алексей Петрович, улыбаясь, поздоровался.

– Это опять я. Вы уж извините мою назойливость, – ветерок легонько трепал его русый чуб, и мужчина изредка приглаживал его своими музыкантскими пальцами, – Я, только, хотел спросить, мой вчерашний визит в ваш дом не привел ни к каким осложнениям?

Его умные, казалось, понимающие все глаза изучали Анну.

«Какой он милый!», – подумала женщина, и, одарив своего искусителя благодарной улыбкой, воскликнула:

– Да, что вы, Алексей Петрович!

– Ну, слава Богу, – искренне обрадовался он, – А, то я уже волноваться начал, сразу не подумал…. Вы уж простите меня.

– За что? – сделала Анна непонимающий вид.

– Да, вы не стесняйтесь, Анна Григорьевна, это житейское дело. Я бы и сам ревновал такую красивую жену.

Анна сделала вид, что не расслышала последних слов.

– В школу? – спросила она вместо этого.

Алексей Петрович все понял, и тоже сменив тему разговора.

– А у вас, какая работа?