Прости, но я скучаю

Во-первых, он пришел раньше всех. На сайте было сказано, что выступление начнется в семь, так что он был там без четверти. Честно говоря, эта сторона вопроса была ему чужда. Он никогда не бывал в «Обмене». Домашние концерты начинались тогда, когда начинались; никому и в голову не приходило назначать время. Но он хотел быть уверенным, что не явится, когда группа уже начнет играть. Что, если дверь там рядом со сценой и все увидят, как он входит? Он хотел прислониться где-нибудь к стенке и незаметно наблюдать, по крайней мере, до тех пор, пока не будет готов принимать знаки уважения. Так что прийти нужно было с большим запасом времени.

Он и пришел с большим запасом времени – за сорок пять минут до того, как явились первые слушатели. Первые пять минут он стоял, прислонившись к стене, но вскоре у него заболели колени, и он пожалел, что на нем нет ортопедических ботинок. Он выпрямился и расправил плечи, спина затекла и болела; за эти несколько минут в сгорбленной позе он будет расплачиваться месяц или около того. Гленда все время уговаривает его сходить к мануальному терапевту, но Ларри же всего сорок три! Теперь он думал, что «всего» нужно сменить на «уже» и все-таки отправиться к этому ее доктору.

Парень у двери был одет в джинсы и футболку. Молодой, может быть, лет тридцати, без всяких татушек и пирсингов; каштановые волосы торчали на макушке в стиле, который выглядел бы вполне уместно и в офисе. Он пил пиво, явно изнывал от скуки и настороженно поглядывал на тощего мужика средних лет, прислонившегося к стенке в дальнем конце зала. В зале горел свет. «Неправильно», – сердито подумал Ларри, с ужасом осознавая, что напоминает сварливого старика. Все не так.

Ровно в 7.45 явилась группа. Ларри понял, что это и есть группа, только потому что у одного из парней через плечо была перекинута ярко-красная электрогитара. Они тоже выглядели неправильно: как дети, собравшиеся на какой-то чудной маскарад. У двоих джинсы заправлены в носки; на всех баскетбольные майки и рубашки поло. Они были похожи на мажоров, или на спортсменов, или на тех и других одновременно, на кого угодно, только не на музыкантов панк-группы. Даже той панк-группы из «Бритвенного пирога», с высунутыми языками. Никакой самоуверенности, никакой убежденности или упрямства. Они явно волновались, и Ларри, несмотря на собственное отсутствие уверенности, понял, что это его раздражает.

Потом в зал начала просачиваться публика, и ощущение «все неправильно» сменилось на «эй, дети, убирайтесь с моей лужайки».

Дети! Сопляки! Со своими подтяжками, прыщами, опрятной одеждой. Смеются, скачут, как идиоты, выпендриваются друг перед другом. Чего они разорались? Что им тут, тематический парк?

Это же панк-шоу. Во всяком случае, если верить сайту.

Скорее бы в зале погас свет, чтобы можно было забиться в угол.

– Ларри!

Люди смотрели в его сторону, и Ларри пожелал, чтобы тот, кто выкрикивал его имя, перестал выкрикивать.

Хотя, постойте…

– Сунна?

Маккензи и Сунна тоже идут на концерт. Все на шоу!

Маккензи

Казалось, что прошло уже несколько дней. Сунне не верилось, что только этим утром она ездила к Маккензи, сидела с ней в старомодной гостиной, а напротив сидели родители и со слезами рассказывали дочери обо всем, что та несколькими минутами раньше уже объяснила Сунне, лежа на капоте своей машины. Маккензи слушала, стараясь выказывать должные чувства в должные моменты, и поняла, что Сунна была права: родители теперь обо всем знают, но ничего не кончилось. Неправильное решение, принятое в тринадцать лет, останется с ней навсегда, и уже неважно, сознается ли она в нем. В тринадцать Маккензи решила молчать, и, возможно, Сунна права: никто не станет ее за это винить. Но она не изменила решения ни в четырнадцать, ни в пятнадцать, ни в шестнадцать, ни в семнадцать, ни в восемнадцать, ни в девятнадцать. И теперь у нее нет права на сочувствие. У родителей была только одна новость, которой Маккензи еще не знала: полиция выследила и арестовала Оуэна – звали его, конечно же, не Оуэном, – и скоро состоится суд. Лже-Оуэн обвинялся в двойном убийстве, хотя тело Кейт так и не было найдено.

И теперь Сунна и Маккензи свернули с шоссе обратно в город. Сунна, конечно, заметила, что Маккензи едет не той дорогой, не в направлении дома, но молчала. В конце концов, это не ей только что сообщили, что дело о пропаже ее сестры закрыто, потому что сестра не пропала, а скорее всего, убита.

Сказать, что Маккензи была сама на себя не похожа, значило не сказать ничего. Впервые за много лет она чувствовала безрассудную отвагу. Много лет Маккензи жила в страхе, что пропадет без вести, как ее сестры. И всегда старалась, чтобы все знали, где она, чтобы это было записано, например, в рабочем журнале посещаемости. Но сейчас она думала, что пропасть без вести было бы не так плохо. Во всяком случае, лучше, чем общаться с родителями. Пусть бы их третья дочь тоже пропала, зато они не узнали бы, что она, возможно, могла спасти двух других.