Простить нельзя расстаться

Детектив упорствовал в стремлении докопаться до истины, и Цыпин, обозвав его нудным и чересчур въедливым, продиктовал телефон женщины, которая может быть полезной Коровихину, раз уж он так завёлся. Это казалось неплохой перспективой: выяснить всё, что только возможно, а уж потом, не раздумывая, знала ли Дарья, посвятить её в подробности.

За день до выписки девушки из клиники Евгений отправился к некой Серафиме Яковлевне — пенсионерке, прежде работавшей в больнице, где рожала Дарья. С собой прихватил банку итальянского молотого кофе — любимого бывшей акушеркой, на что не преминул намекнуть Цыпин. Свидетельница оказалась бодрой женщиной невысокого роста с покрашенными в цвет красного дерева короткими волосами. Увидев, как гость достаёт из висящей у него на плече сумки золотистую банку с заветной надписью: «Lavazza», она улыбнулась и хитро подмигнула:

— Вот молодец! Идём в кухню, сварю своим особым способом. Ты такого кофе в жизни не пробовал!

Едва договорив, она побежала вперёд, удивляя Евгения шустростью.

— Не похожи вы на пенсионерку, — сделал он комплимент, усаживаясь на предложенную табуретку.

— Вот-вот! — возмущённо согласилась Серафима Яковлевна. — Выперли в связи с реорганизацией. Чтоб им пусто было!

Детектив наблюдал, как женщина колдует над гейзерной кофеваркой, насыпая в ситечко порошок из такой же, но открытой банки, добавляет что-то неведомое из бумажного свёртка без этикеток, укручивает конфорку до минимума, усаживается напротив гостя, и мысленно радовался тому, что роддом реорганизовали, и теперь есть возможность неофициально пообщаться с этой дамочкой. Только бы она помнила Дашу!

— Ну? Что надо? — опершись локтями на стол, спросила Серафима Яковлевна.

Коровихин открыл на смартфоне Дашину фотографию и показал:

— Эту роженицу помните?

— Фамилия?

— Захарова. Дарья.

— А-а-а эта. Так уж спрашивали.

— Следователь?

Женщина махнула рукой:

— Полиции мне здесь не хватало! Не следователь. Двое. Муж и жена.

— Ткаченко?

— Не представлялись.

— Что ж вы… — разочарованно протянул Евгений, — неведомо кому информацию даёте.

— Ничего я им не давала! — засмеялась Серафима Яковлевна. — Им только и нужно было знать, приходила ко мне эта Захарова или нет. И снимок её показали. Там она здоровее смотрелась, у тебя больно бледная.

— А про мальчика её не спрашивали?

— Чего ж им спрашивать, они ж усыновили, так что в курсе.

— Они усыновили ребёнка Дарьи? — подался вперёд Коровихин. — Признались вам?

— И так понятно. Чего бы им суетиться? Ну… я ответила, что девушки этой в глаза не видела. Они успокоились и ушли.

— Реально не видели или им так сказали?

— А ты кто таков? Почему интересуешься? — подозрительно прищурилась собеседница.

Евгений выхватил из кармана удостоверение и раскрыл перед носом Серафимы Яковлевны. Он объяснял свой интерес раньше, договариваясь о встрече по телефону, но теперь так и подмывало сказать, что Дашин ребёнок вполне может оказаться его племянником, но здравомыслия хватило, чтобы промолчать. Женщина отстранилась, рассматривая документ, кивнула, а когда детектив его спрятал, предположила:

— Убили её?

— Нет, — испугался Коровихин, — похитили, но она уже нашлась. Я расследую частным образом. А ещё к кому-то, кроме вас, она могла обратиться? Даша.

Серафима Яковлевна отрицательно покачала головой, достала из ящика стола общую тетрадь, пролистав её, достала другую, точно такую же, и раскрыла.

— Здесь. Это мои дневники. Слабость у меня, всё записываю. Никто другой не вспомнит, тринадцать лет прошло. А что б из архива документ получить, нужно официально запрашивать. — Она положила тетрадь перед Евгением и ткнула пальцем в абзац, помеченный июньской датой две тысячи пятого года: — Тут читай, а я кофе налью.

Пока хозяйка суетилась, сервируя стол, Коровихин сфотографировал страничку её дневника.

— Какой у вас почерк! — восхитился он, потянувшись за чашечкой и с удовольствием вдыхая яркий аромат свежесваренного кофе, — не скажешь, что врач руку приложил.

— Не обожгись, — предупредила Серафима Яковлевна, — мармелад бери. Натуральный. А почерк — так старалась я, чего уж. Отдушина, так сказать. Опишешь всё, что за день навалилось, и вроде как сторонним наблюдателем становишься.

— Понимаю. Тут много интересного, — Евгений откусил конфету, отхлебнул кофе и демонстративно закатил глаза: — Вкуснотища! В жизни такого не пробовал.

— Говорила. Не верил. А интересно? Так жизнь. Она такая: никакому фантасту не выдумать. Мне даже издать предлагали мои дневники. «Нонфикшен» называется. Тут ведь с восьмидесятых по десятые. О как! Всё есть: и Союз, и развал, и деноминация, и дефолт. У-у-х! Чего только ни пережили.

Детектив заинтересованно кивал, слушая повествование бывшей акушерки, задавал наводящие вопросы, интересуясь, почему Захаровой сказали, что ребёнок умирает. По мнению Серафимы Яковлены, педиатр придумала всё ради юной роженицы, чтобы девчонке легче было отказ написать и жить дальше со спокойной душой. Хотя сговор с органами опеки, подыскивавшими ребёнка для важных клиентов, акушерка тоже не исключала.