Проститутки на обочине

грузовиков. Временами нам попадались целые автопоезда, проносились мимо, каждый по

своему собственному маршруту.

Мы катили в сторону Свитуотера, налитые пивом до бровей. Мы были пьяны, а

день еще только начинался. Появлялись и пропадали автозаправочные станции.

Появлялись и пропадали шестибаночные упаковки.

– Где р’ботать бушь? – спросил Эл.

– В порту, как обычно, – сказал я.

– Забей на эту х’ню, – сказал он. – Я ж те говорил, давай со мной, на буровую. Ты ж

свой мужик, морпех. Да?

– Мне нужно домой, – сказал я.

– Еще жалеть будешь, – сказал он.

Так и вышло.

15.

Ночь в Этрурии

Вечер начался в театрк «Пергола», что на Виа делла Пергола. Продолжился в

ресторане «Ла Буссола». Те же самые голоса, что недавно кричали «Браво! Браво!

Брависсимо!», теперь звучали с хрипотцой, немного гортанно, чувственно. Женщины,

мужчины. Срывающиеся с пухлых губ слова, раздувающиеся ноздри, горячее дыхание.

Финальный исход таких разговоров – мокрые от пота тела на измятых простынях и

острый мускусный аромат, витающий в воздухе спальни.

У нее был хрипловатый голос и характерный прононс. Этрусский профиль и рыжие

волосы флорентийки. Неудивительно, ведь она приехала из Фьезоле, древнего города,

основанного этрусками. Черты предков время от времени проглядывают в облике

потомков. Словно рудимент, частичка прошлого, случайная комбинация генов, которыми

мужчины и женщины обменивались на протяжении истории рода, – этрусский профиль,

как напоминание о народе, что некогда правил этими местами, а затем был стерт с лица

земли. Утонченная раса аристократов со склонностью к изящным искусствам и танцам;

отнюдь не римляне, которые прежде всего ценили крепкие инструменты и хорошее

оружие.

Мы пили кьянти. Не спеша, мелкими глотками. После каждого глотка ставили

бокалы на белые салфетки, лежавшие на белой скатерти. Ножки стола утопали в

роскошном ковре.

Белый лен поверх белого льна. Сглаживающий звуки, приглушающий звяканье

столового серебра, постукивание бутылок, звон бокалов.

Разговоры. Голоса витали в воздухе, не смешиваясь со звоном посуды. Звуки

долетали до моих ушей, затем белый лен поглощал и их, без эха, без следа.

– Как тебе спектакль? – спросила она мягко.

Спектакль. «Стеклянный зверинец». Только четыре актера: двое мужчин, две

женщины. Одни и те же слова – для зрителей, что были вчера, для зрителей, что были

сегодня. Когда упал финальный занавес, раздался взрыв аплодисментов и восторженные

крики. Занавес поднялся; актеры вышли на сцену для прощального поклона, затем

удалились, сомкнув руки.

– Мне нравится финал третьей сцены, когда Том швыряет пальто через всю комнату

и разбивает коллекцию стеклянных зверей Лоры.

– Это так разрушительно, – сказала она.

Миры. Стеклянные. Каменные. Ледяные.

Мир, сделанный из слов. Старательно собранный частица за частицей.

Выстроенный по ранжиру. Упорядоченный. А затем – завоеванный. Опрокинутый.

Разбитый вдребезги. Растоптанный копытами вражеской конницы.

Ледяной мир. Иглу, слепленные из подтаявшего снега.

Мир слов. Weltanshuungen. Мировоззрение. Церковь, разрушенная аргументами.

Она заговорила снова:

– Мне не нравятся пьесы, где играют словами вроде «плеврит» или «синие розы».

– Мне тоже, – сказал я.

– В этом нет ничего смешного. Это звучит чересчур патетично.

– Может быть, так оно и задумано.

– Может быть.

Официант подлил нам вина. Он был одет в черный фрак и белую рубашку. Галстук-

бабочка, черный на белом.

Она держала свой бокал кончиками пальцев, обеими руками, словно в молитвенном

жесте. Ее чувственные губы прижались к стеклу; она наклонила бокал, отпила глоток

кьянти.

Я выпил с ней в унисон. Эмпатия, усиленная хорошим вином из Понтассьеве.

Алкоголь кружил нам головы.

Черно-белый официант зорко следил за своими клиентами, своевременно

приближался и удалялся, предугадывая желания по повышающейся или спадающей

тональности застольных разговоров. Краем глаза я заметил его сверкающие черные туфли;

он подошел вновь наполнил наши бокалы, отошел.

– Итальянцы очень легкомысленный народ, – сказала она. – Вот взять тебя, ты –

пишешь книги. А я – делаю украшения и реставрирую старые фрески.

У нее на запястье был золотой браслет. Узор сплетался в странные фигуры,

которые творили странные вещи с моим воображением.

– Хочу показать тебе мои фрески.

– Уверен, ты – отличный художник, – сказал я.

Она поднялась. Зеленое платье с глубоким декольте изящно облегало ее прелестные

формы. Я тоже поднялся, оставил деньги на столе. В бокалах осталось недопитое вино.

Она ждала мена за рулем своей красной «альфа-ромео». Я сел рядом; машина

тронулась с места. Мы пронеслись по каменной мостовой виа делла Пергола. Мы