Просто Кэрол

Клайд все так же молча обнял меня за плечи. Я не выдержала. В горле стоял ком. Живое полезло наружу. Позволяя себя успокаивать, я разревелась — впервые в жизни при ком-то — всхлипывая, цепляясь пальцами за его куртку, кусая губы. Мне было тоскливо, плохо, больно. А он просто был рядом.

Через какое-то время первый поток эмоций отхлынул, я стала успокаиваться, улеглась головой Клайду на колени, обхватив себя руками. Он гладил меня по волосам, и хотелось просто закрыть глаза и отдаться этому чувству опустошения, но почему-то я продолжала говорить, причиняя этим боль и себе, и ему:

— Ну почему, Клайд?! Почему они не наорали на меня, не посадили под домашний арест, не лишили телека? Они не поняли больше, чем кто-либо, они просто досадуют, что я потеряла товарный вид, но это не перевесило радости от каких-то там успешных дел… Они предали меня, Клайд! Я что, дорогая собака, что со мной так обращаются? Неужели не понятно, что что-то давно идет не так? Почему нельзя поговорить со мной, ну, наказать в конце концов, а не просто… просто как с предметом…

Клайд поднял меня на уровень своего лица, легонько встряхнул, заставляя не отворачиваться, смотреть ему в глаза. Я смотрела, полубессмысленно. Он поцеловал меня, крепко, сердито, решительно и, как мне тогда показалось, отчаянно. Потом прижался своим лбом к моему.

Так и сидели в припаркованной в неположенном месте машине, пока у меня не затекла спина. Наконец, он заговорил, впервые за сегодня. Только тут я поняла, как скучала на самом деле по его голосу все это время.

— Я не знаю, как тебе помочь, потому что сам в таких ситуациях никогда не оказывался. Я даже толком ничего сказать не могу. А что я скажу? «Бедненькая»? «Понимаю»? Не это ведь тебе нужно. Если ты скажешь… я сделаю что угодно, чтобы тебе помочь. Я поговорю с ними, это я точно понял. Пока — как твой учитель. Я найду, что сказать.

Я зажмурилась. Клайд, глупый, ты сделаешь только хуже.

— Не надо. Не надо. Лучше… лучше отвлеки меня как-нибудь. Это все равно закончится. Все всегда заканчивается, все всегда заканчивается плохо. Я не хочу об этом думать сейчас, — я улыбнулась. Наверное, это выглядело не совсем убедительно. — Давай же, не будем о грустном.

Клайд зарылся лицом мне в волосы. Мне было щекотно, когда он выдыхал, и внутри все разрывалось от понимания, как скоро я этого лишусь.

Наконец он выпрямился и взялся за руль.

— Хорошо. Я не согласен с тобой, но, правда, давай отложим все немного. Тебе нужно развеяться. Как и мне… как и всем нам.

И машина тронулась с места. Я прижалась лбом к холодному стеклу. Мне не было важно, куда мы едем. Лишь бы ехать, вперед, сейчас. Потом я буду вспоминать голубизну этого утра, и это будет все, что я буду иметь. Так пускай оно отпечатается как можно ярче и будет выцветать медленнее, ведь когда воспоминания обесцветятся и исчезнут, я умру.

Да. Я не скажу этого Клайду, но это так. Я вижу свой дальнейший путь удивительно четко: совсем скоро, когда скажут, я повзрослею, и тогда потянутся одинаковые серые дни, дни в тени все толстеющей фигуры ненавистного мне Джоэла. Я буду терпеть столько, сколько смогу, ради семьи, которая дала мне воспитание, ради всех своих родственников, которые так многого от меня ждут, потом ради детей. А Клайд будет жить здесь, снаружи. Он потоскует немного и заведет девушку. Она будет хорошая, будет много читать и слушать его любимую музыку, класть ему голову на колени так же, как я, держать его за руку, она понравится Мэтту и остальным ребятам, если группа еще будет существовать, если все, что я знала, будет существовать. Он будет жить снаружи, да, и постепенно я перестану причинять боль, стану просто хорошей эмоцией из прошлого. Потом, может, и вовсе исчезну, и это лишь принесет облегчение. А вот когда из моей уставшей больной головы исчезнут воспоминания о нем — я умру, увы. И ничто меня не удержит, никакой святой долг, ни перед кем. Я умру, красивая, строгая, серьезная женщина, пока внутри еще будут тлеть вот-вот готовые исчезнуть искорки, зародившиеся так недавно. Ведь это все, что у меня есть.

Я проснулась от того, что Клайд нежно гладил мою ладонь. Открыв глаза, потянулась, недоуменно оглядываясь вокруг. Место было незнакомым, снаружи раздавался непонятный шум. Я вопросительно посмотрела на учителя.

— Ты костяшки пальцев кусаешь, — с сожалением и горечью сказал он. Горечью, которую я чувствовала в тот момент и у себя во рту.

Я поморщилась.

— Где мы сейчас?

— На пляже. Сейчас никого нет, ведь октябрь. Холодно. Зато небо красивое и море светлое. Пойдем, я покажу тебе.

Я послушно вышла из машины. Покопавшись в багажнике, Клайд извлек оттуда что-то громоздкое, неуклюжее и ярко-алое. Я подошла, вжимая голову в плечи, зябко натягивая на кисти рук рукава. Ступать по песку было неудобно, ноги проваливались и то и дело съезжали, ступни подворачивались.

— Что это? — с недоверием спросила я.

— Воздушный змей. Пойдем, тебе понравится, — он взял меня за руку, поставил машину на сигнализацию, и мы пошли.