Простые люди

Перед ним, за станционными путями, возвышалась крутая сопка, заросшая кудрявым орешником. У подножья ее вилась неширокая горная речка. Прозрачная вода с веселым шумом бойко струилась по каменистому дну, серебрясь на солнце. Белоголовые, загорелые ребятишки барахтались в воде и звонко перекликались. По другую сторону линии стояли желтые станционные здания, за ними, в зелени густого кукурузника и среди золотых шляп подсолнухов, ютились беленькие хаты, окруженные плетнями — совсем как на Украине. За хатами, насколько хватал глаз, расстилались хлебные поля. Далеко на горизонте тянулись голубовато-дымчатые увалы сопок, чернел лес.

Лицо Головенко осветилось радостной улыбкой. Родом он был с Украины; действительную службу проходил в Приморье и за это время так полюбил край, что решил навсегда поселиться тут. Демобилизовавшись в 1941 году, он поехал на Черниговщину повидаться с родителями, чтобы уговорить их перебраться в Приморье. Весть о войне застала его в Новосибирске. Он сошел с поезда и отправился в военкомат. Через две недели Головенко уехал на фронт…

Два с половиной года войны, ранение, госпиталь, и вот он снова в Приморье.

Снова эти просторные поля, снова перед глазами синеющие на горизонте знакомые шатры сопок, покрытые непроходимыми таежными зарослями… Сколько раз там, на фронте, вспоминалось ему все то, что было у него сейчас перед глазами… Радостное волнение охватило Головенко, и одновременно чувство душевного смятения сжало сердце. Где Николай? Где командир танка, друг-приморец, у которого здесь, в МТС, живет жена, сын.

Головенко левой рукой вынул из грудного кармана гимнастерки портсигар, достал папиросу, закурил. Правая, неестественно согнутая в локте, оставалась в кармане брюк.

Над головой, в нестерпимой голубизне неба катился ровный рокот самолета.

— Наш, — определил Головенко, прислушиваясь к мотору, и тут же усмехнулся. Чьи ж самолеты могут летать здесь в десяти тысячах километрах от фронта? А впрочем… Граница здесь проходит совсем рядом. Может быть эти сопки, на горизонте, находятся за рубежом, и с них, затаившись в дотах, смотрит враг, нацеливший орудия на эту вот станцию, на этих вот звонкоголосых ребятишек…

Головенко глубоко затянулся дымом и, бросив папиросу, сердито задавил ее тяжелым сапогом.

— Ребята!.. Эй, ребята! — громко позвала стоявшая на перроне старушка в белоснежном платке и таком же фартуке.

— Эй, ребята! Нет ли там нашего Мишутки? — кричала она ребятишкам, бродившим в речке.

Те что-то хором ответили. Старушка, постояв, поправила платок на голове и повернулась, чтобы идти. Головенко подошел к ней.

— Скажите, мамаша, как мне в Краснокутскую МТС пройти?

Старушка, затенив от солнца глаза ладонью, долго всматривалась в лицо приезжего. Потом улыбнулась.

— В мэтэес? А ты чей будешь?

— Вы меня не знаете, мамаша. Я — нездешний.

— А-а… — с сожалением протянула старушка. — Я думала, может здешний… Бывает, приходят… Третьего дня Дарьи Полосухи хозяин пришел. Тоже с орденом… А то еще по зиме, стою я вот так на платформе, гляжу — солдатик слез, прихрамывает. Оказалось — мой Федюшка, сынок; тоже с фронта, по чистой… Так тебе в мэтэес? Это вон туда. Как дойдешь до большой дороги да пройдешь железный мост, поверни на левую руку, оттуда верст семь до Красного Кута. Там тебе и мэтэес. Пешему-то далеконько. Подожди попутчика. Тут машины ходят.

— Ничего, я дойду… Вот чемоданчик, мамаша, оставить бы… тащить тяжело.

— Что ж, оставь. Эвон моя хата, пойдем. Места не жалко, пусть стоит.

…Через несколько минут Головенко сидел в чистенькой уютной хате за столом, покрытым холщевой расшитой скатертью. Перед ним стояла кружка с молоком, тарелка с хлебом и другая — с золотистой кукурузной кашей. Старушка положила гостю на колени вышитое полотенце.

Она оказалась словоохотливой и радушной хозяйкой. Рассказывала обо всем, но больше всего о своем сыне.

— Федюшка-то мой аж под Белым городом был.

Головенко оживленно переспросил:

— Под Белгородом?

— Там, там, голубчик. Там его и ранило… Миной по ноге жигануло. Не гнется сейчас она у него, коляная стала. А парень какой! Вот увидишь. Злой на работу, страсть. Первый тракторист, слышь, стахановец, в Красном Куте. Приехал да и говорит: женюсь, мамаша. Твое дело, отвечаю, сынок; женись с богом. Бабочка-то хорошая, я ее видела. Мужа у ней на фронте убило… Да ты пей молочко-то, не стесняйся. Оно у нас не купленое.

Старушка вздохнула, вытерла губы кончиком повязанного на голове платка и продолжала:

— Бабочка-то, вишь ты, с приданым, с ребеночком. Ну, да это разве беда? Пущай женится, лишь бы люба была. А люба-то уж она ему должно прекурьезному. Все равно, говорит, женюсь…

Долго еще рассказывала хозяйка о своем Федюшке, потчуя Головенко. Через час он попрощался с приветливой старушкой. Она проводила его до ворот.

— Насчет чемоданчика не сумлевайся, все в целости будет. А ты, как придешь в МТС, прямо к моему Федюшке иди. Он тя примет за милую душу. Он фронтовик же, такой, как ты, — крикнула она Головенко уже вдогонку.

ГЛАВА ВТОРАЯ