Простые люди

— Мне заключать нечего, товарищи. Степан Петрович и другие достаточно ясно сказали обо всем. Большое спасибо за горячее участие. А заключительное слово мы вместе с вами скажем на полях, осенью, — взволнованно сказал он. Сердце его билось неровно, толчками. В этот вечер произошло что-то совершенно необычное, но такое, отчего Боброву хотелось и плакать и смеяться. Он уже не думал о Дубовецком, который сидел, по-прежнему вытянувшись и не глядя на людей; только красные пятна на щеках выдавали, что невозмутимость его была нарушена. Закрывая собрание, Засядько сказал:

— Вот так, Гаврила Федорович, давай, трудись. Мы с тебя спрашивать будем всем обществом и помогать, понятное дело. Это тебе забота первейшая, а что нам ученые нужны, это тоже факт. И то, що ты станешь ученым — для всего Красного Кута гордость. За это самое нам дорогой товарищ Сталин тоже скажет спасибо. Так я говорю?

Зал взорвался дружными аплодисментами.

Уходить из клуба никому не хотелось. Народ собрался кучками в зрительном зале, в фойе. К Головенко сквозь толпу пробрался Бобров и растроганно, с чувством пожал руку…

— Спасибо. Вижу, времени даром не теряли. Очень верно сказали.

Лицо его пылало жарким румянцем, глаза были влажны. Головенко хотелось обнять агронома.

Пустынцев, не сказавший за вечер ни слова, сухо выговорил Головенко:

— Нехорошо получилось, обидели ученого. Поставили его в неловкое положение. Негостеприимно.

— А что же, мы не правы? — вспыхнув, спросил Головенко.

— Не знаю, не знаю. Высокая материя. Мы — люди маленькие. Ты, вишь, в профессора выходишь.

Пустынцев кольнул его взглядом и вразвалку пошел к машине, в которой уже сидел Дубовецкий.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Бобров пришел с собрания возбужденный и радостный.

Он зажег керосиновую лампу и вынул из ящика стола коленкоровую, обгоревшую с одного угла папку, чтобы положить туда конспекты, записи — материалы для диссертации. Тотчас же в памяти его всплыло лето 1941 года в Колпино… Обстрелы, бомбежки… Гибель жены и дочери в то время, когда он — ополченец — рыл противотанковые рвы в районе Тосно… Приехав из Тосно в Колпино, он нашел на месте особнячка, принадлежавшего тестю, лишь груду развалин.

Среди дикой мешанины битого кирпича, сплавленного кровельного железа, обломков мебели, стекла, ржавого железа — всего того, что недавно еще было его домом, его жилищем, — Бобров нашел обгоревшую папку и несколько смятых листов: это было все, что осталось от его записей, собранных для диссертации…

С этой папкой он вернулся в ополчение. Работавший в паре с ним пожилой человек в летнем пальто и черной шляпе вынул из бокового кармана пальто пенсне с одним стеклом. Он молча взял из рук Боброва папку. Нацепив на нос пенсне и прикрыв ладонью глаз без стекла, он долго рассматривал папку со всех сторон. На лбу у него вздулась вена.

— Что это? — спросил он, возвращая папку.

Бобров невесело усмехнулся:

— Остатки моих записей. Готовил диссертацию на тему о сое…

Старик сбил на затылок шляпу и радостно засмеялся.

— Ничего, коллега. Вы ее еще допишете. Лишь бы жива была мысль ваша.

Он назвал свою фамилию и с чувством пожал Боброву руку. Бобров, убитый горем, не запомнил фамилию, но зато надолго запомнил то, что говорил старик ночью в холодном сарае.

— Работайте. Много и упорно работайте. Подчас вам придется трудно. Не падайте духом при неудаче. Путь науки тернист. Вас всегда поддержит народ, партия, если вы стоите на верном пути, если вы не открещиваетесь от жизни, если учитесь у нее… Свяжитесь с Лысенко, обязательно. Кончим воевать — встретимся. Будем вместе работать, добьемся по центнеру отборной пшеницы с квадратного метра. А? — и он опять радостно засмеялся.

Под вечер налетели немецкие самолеты. Старик был убит. На другой день его похоронили.

И вот предвидение старика оправдывается: с первых же шагов Бобров натолкнулся на сопротивление. Но это не охладило его. Ну, что же, подлинная наука всегда мужала в борьбе, жестоких схватках с рутиной, с косностью… И что на собрании выступил Дубовецкий — это даже хорошо. По крайней мере, Гаврила Федорович знал теперь — откуда, с каких позиций его могут атаковать.

Бобров только сейчас понял всю важность предложенного Головенко выступления с информацией на собрании. Народ стал на его сторону. Силы размежеваны. Колхозники на его, Боброва, стороне…

Бобров находился в состоянии той радости, граничащей со счастьем, которая обычно наступает после того, когда человек, высказав свои сокровенные мечты, встречает в людях глубокое сочувствие и готовность поддержать его, помочь в трудном деле.

Утром, чуть развиднелось, он пошел к Марье Решиной. Ее дома уже не было. Он нашел Марью в колхозном амбаре, где хранились семена сои. Уже несколько дней звено Решиной терпеливо вручную отбирало самые крупные и полновесные семена. Бобров каждый день забегал сюда, придирчиво просматривал отобранные семена, уговаривал не торопиться. Работало здесь обычно восемь человек. Но сегодня здесь было полно женщин.

Марья вышла к нему, стряхнув пыль с фартука.